Сергеевич о ростовском восстании 1280 г.

statehistory.ru/books/Vasiliy-Sergeevich_Drevno...
Сергеевич В. Древности русского права. Т.2. Вече и князь. Советники князя. М.:Государственная публичная историческая библиотека России, 2007

Вечевые собрания после нашествия татар

От второй половины XIII века сохранилось несколько известий о борьбе горожан с татарскими данниками.
"Избави Бог, — говорит летописец, — от лютого томленья бесурменьскаго люди ростовския земля: вложи ярость в сердца крестьяном, не терпяще насилья поганых, из вол и ша вечь и выгнаша из городов, из Ростова, из Володимера, из Суздаля, из Ярославля, окупахуть бо ти окаяньнии бесурмени дани..." (Лавр. 1262).

А вот еще от 1280 г.:
"Князь Дмитрий Борисович седе в Ростове. Умножи же ся тогда татар в Ростове, и граждане створше вече и изгнаша их, а имение их разграбиша" (Воскр.).
К сожалению, не видно, какое было отношение между занятием ростовского стола князем Дмитрием и умножением татар в Ростове. В 1286 г. происходит раздел отчины между этим Дмитрием и братом его, Константином. Дмитрию достался Углич, Константину Ростов. В 1289 г. в Ростове садится Дмитрий, а Константин идет в Орду. Эта перемена может быть рассматриваема как захват Ростова Дмитрием, совершенный при помощи татар. Раздор между братьями тем легче допустить, что еще в 1281 г. "воздвиже дьявол вражду и крамолу межи братом Дмитрием и Константином Борисовичи". Можно думать, что татары приведены были Дмитрием против брата.

@темы: выписки, Сергеевич, Пётр царевич Ордынский

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Монгольский костюм-5, метрополитеновские каталоги

Beyond representation: Chinese painting and calligraphy, 8th-14th century
Автор: Fong, Wen C.,
Год: 1992
Издательство: Metropolitan Museum of Art -

разочаровала. Ждал каких-нибудь монголов-чжурчженей-киданей, дождался пары рисуночков, да и те так мелко, что и говорить не о чем. Зато невозбранно порадовал другой каталог -

Watt, James C. Y
Название: When Silk Was Gold: Central Asian and Chinese Textiles
Издательство: Metropolitan Museum
Год: 1997

Не говоря уже о тканях и вышивках, немало данных по монгольскому юанскому костюму. И я их буду здесь постить.

например

@темы: книги, археология, Пётр царевич Ордынский, Монгольский костюм, вернуться

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

:rolleyes:

既復而往, 復往而歸

цзи фу эр ван, фу ван эр гуй

«по границам [империи] утром – иней без конца, вечером – снег падает огромными хлопьями, [но он] уходил и возвращался, и снова – уходил и приходил назад»

Тока вот я чо-то не пойму, как из пяти (!) иероглифов можно составить такую проникновенную фразу. Ну, Дмитриеву виднее.

---

Ещё немножко джучидско-хулагуидских отношений

Порсин А.А. Отношения между Золотой Ордой и Хулагуидским Ираном во время правления Менгу-Тимура (1266-1282 гг.) // Вопросы истории и археологии Западного Казахстана. - 2009. №2. с.140-156.
Йес.

Порсин А.А. Причины и ход войны между Золотой Ордой и Хулагуидским Ираном (1262-1266 гг.) // Золотоордынское наследие. Материалы международной научной конференции. Казань, 2009. с.200-210.
Йес. Библиография.
Интересная статья. Приводит свою схему событий с попыткой объяснения некоторых тёмных моментов. В частности - почему "антихубилайское восстание" на Руси произошло именно в 1262. Общая мысль - Берке послал какую-то подмогу Арик-Буге; Хубилай пообещал Хулагу решить его территориальные проблемы на Кавказе в обмен на помощь против Берке; Хулагу организовал многоходовую массированную военно-политическую провокацию. Она включала в себя: 1) уничтожение джучидского вспомогательного корпуса 2) сосредоточение основных сил на "Кавказском ТВД", что привело к тотальному разгрому сравнительно небольших сил "миссии возмездия" Ногая 3) демонстрантивное наступление хулагуидских превосходящих сил на джучиские территории Предкавказья и задержка их на этих позициях с целью оттянуть на себя внимание Берке и тем лишить джучидской помощи Арик-Бугу.
Возражения. 1) Если принять, что Берке ещё до этого послал помощь Арик-Буге против Хубилая, которого он, следовательно, считал узурпатором (по Ясе - повинен смерти), то как объяснить факт одновременных действий эмиссаров Хубилая на подконтрольных Берке территориях русских княжеств? 2) Согласно схеме Порсина, Хулагу ради Хубилая и решения локальных территориальных проблем подставлял под удар (и довольно глупым образом) бОльшую часть своей армии. 3) По Порсину, Хубилай испытывает трудности в противостоянии с Арик-Бугой, из-за этого ему и требуется срочная помощь Хулагу; однако сразу вслед за этим (?) он (Хубилай) посылает ему (Хулагу) 30 000 воинов. Не слишком ли быстро положение кардинально изменилось?
Ну, и о роли торговли, торговых путей и об "уничтожении купцов" (в том числе и в Бухаре). Что, таки все уничтоженные, несколько тысяч - негоцианты? И как объяснить то, что при этом (в той же Бухаре) уцелели братья Поло - уж точно транзитные торговцы, благодаря которым функционировал путь из Мавераннахра в джучидские владения?
Я вот сейчас думаю, что уничтоженные в Бухаре люди, скорее всего, обслуживали какие-то отрасли "имперской экономики" - работали в карханэ, обслуживали джучидские учреждения и т.п. Соотвественно этому, они рассматривались противниками Берке скорее как "рабочий инвентарь" противника, чем как его "налогоплательщики".

@темы: выписки, Пётр царевич Ордынский, 1262, Порсин, вернуться

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Свет Я. М. Миссия Монтекорвино

папа Николай IV, Джованни да Монтекорвино, Бар-Саума,

vostlit.narod.ru/Texts/rus7/Montekorvino/pred.h...

Свет Я. М.
Миссия Монтекорвино
(Текст воспроизведен по изданию: После Марко Поло. Путешествия западных чужеземцев в страны трех Индий. М. Наука. 1968)

Николай IV и Монтекорвино. Миссия Монтекорвино, подготовленная вскоре после переговоров Николая IV с Барсаумой, была тесно связана с планами [69] католического проникновения на Восток, которые папа начал проводить в жизнь в первый же год своего правления. восточным делам Николай IV уделял исключительное внимание, куда большее, чем любой из его предшественников 91. По иронии судьбы именно Николаю IV довелось быть свидетелем гибели последних христианских форпостов в Сирии и Палестине. И сознавая, что “Святую землю” ни при каких обстоятельствах отвоевать не удастся, Николай IV разрабатывал проекты миссионерских крестовых походов в глубокий тыл этого утраченного плацдарма, и сведения Барсаумы ему очень пригодились. Ключи к Востоку следовало искать в Мараге. Мосуле и Тебризе — в резиденциях несторианских и якобитских католикосов и в ставке Аргуна. Отсюда католические миссионеры, опираясь на систему крепких связей между несторианами Ирана и Китая и заручившись содействием Аргуна, союзника Хубилая, могли проникнуть в дальние восточные страны — в Среднюю Азию, Китай и даже в Индию 92.

Планы эти окончательно созрели у Николая IV в первой половине 1289 г., и как раз в это время (вероятнее всего, в мае 1289 г.) в Италию возвратился из Киликийской Армении Джованни Монтекорвино. На нем Николай IV и остановил свой выбор. Джованни Монтекорвино как нельзя лучше отвечал этому назначению. Он родился в 1247 г. в Южной Италии 93 и юношей вступил во францисканский орден. Где именно он начал свою миссионерскую деятельность, [70] неизвестно. Составитель многотомных анналов ордена, ирландский ученый монах Лука Ваддинг (1588—1657) писал в XVII в., что Монтекорвино принимал участие в переговорах 1272 г. между папой Григорием X и Михаилом Палеологом и ездил в Рим с письмами византийского императора. Однако Голубович доказал в 1906 г., что Ваддинг спутал Монтекорвино с францисканцем греческого происхождения Иоанном Парастроном, через которого Михаил Палеолог пересылал папе письма во время переговоров о сближении, католической и православной церквей. Ваддинг, очевидно, неверно истолковал одно место в хронике византийского историка Георгия Пахимера, где речь идет о посольстве Михаила Палеолога к Григорию X 94.

Большего доверия заслуживает другое свидетельство Ваддинга, который, касаясь событий 1289 г., писал: “Брат Иоанн... с иными и многими сотоварищами по велению министра-генерала Бонаграции послан был в восточные страны, и обошли они всю вселенную” 95.

Бонаграция был генералом францисканского ордена в 1279—1283 гг., и как раз в это время много миссионеров направлено было в Малую Азию, Иран, Закавказье и Крым. Несомненно (это следует из текста письма Николая IV Аргуну, посланного через Монтекорвино) Монтекорвино в начале или середине 80-х годов побывал в Иране. “Монтекорвино, — отмечает Дж. Соранцо, — был весьма сведущим знатоком людей и обстоятельств, миссионером, который неоднократно бывал на христианском Востоке”. О его осведомленности в иранских и египетских делах говорит также виднейший историк францисканских миссий А. Вингерт. Особенно же прочные связи у него были в Киликийской Армении. Голубович, правда, без ссылки на источник, указывает, что царь Хетум II, вступив в 1293 г. в францисканский [71] орден принял имя Иоанна в честь своего наставника и друга Джованни Монтекорвино 96. Во всяком случае Монтекорвино в 1288 и в начале 1289 г. оказался в Киликии, и, бесспорно, ему довелось сыграть немалую роль в событиях, которые ранней весной 1289 г. произошли в этой стране.

После смерти царя Левона III ему наследовал в 1289 г. его старший сын Хетум II, который в отличие от отца, правителя весьма осторожного, был сторонником тесного союза с папой и государями Франции и Англии. Хетум II сразу же проявил себя как заядлый латинофил предпринял все, что было в его силах, чтобы подчинить Риму армянскую церковь. Католикос Константин Кетукеци, противник унии, заменен был единомышленником того царя Степаносом, фактически же во главе армянской церкви стал еще больший латинофил, чем сам Хетум II, — Григорий, архиепископ Аназарбский 97. Монтекорвино принимал активное участие в событиях первых месяцев правления Хетума II и доставил в Рим весьма ценную информацию о новой расстановке сил в армянском государстве.

В начале июля 1289 г. Монтекорвино прибыл в Риети, летнюю папскую резиденцию в Сабинских горах, Николай IV отлично знал Монтекорвино и, кроме того, судя по свидетельствам хронистов XIV в. Паулино Венецианца и Элемозины, получил о Монтекорвино благоприятные отзывы от Иоанна Пармского, видного церковного деятеля, бывшего в 1247—1257 гг. генералом францисканского ордена. Иоанн Пармский впал в немилость за явные свои симпатии к сторонникам коренной реформы ордена и впоследствии был связан со спиритуалами. Возможно, он задумал отправиться на Восток, после того как генерал ордена Раймундо Гауфреди, освободив из заключения наиболее активных спиритуалов, принял решение привлечь их к миссионерской деятельности. [72]

Иоанн Пармский, несмотря на весьма преклонный возраст, собирался, по словам обоих хронистов, направиться на Восток вместе с Монтекорвино, и только смерть помешала ему осуществить это намерение 98.

В первой половине 1289 г. Николай IV подготовил 26 писем в Киликийскую Армению, Иран, Закавказье, страну великого хана, Чагатайский улус и в Эфиопию, которая, впрочем, находилась, по мнению папы, не в Африке, а в преддверии Индии 99. Надо полагать, что помимо этих официальных посланий, внесенных в регистр папской канцелярии, Николай IV вручил Монтекорвино ряд сугубо доверительных писем и снабдил его негласными инструкциями различного рода. Хотя во всех 26 письмах папы затрагивались преимущественно религиозные вопросы, один лишь перечень адресатов Николая IV свидетельствовал о планах и замыслах папы 100. [73]

Особое место в этом потоке дипломатической корреспонденции занимают письма, адресованные в Тебриз папским агентам Йоло из Пизы (Jolo de Pisis) и . Джованни ди Бонастро. Оба эти итальянца несомненно были агентами папской курии в столице иль-ханов. Джованни ди Бонастро в 1287—1288 гг. посетил Рим в составе миссии Барсаумы и, вероятно, получил от Николая IV особые инструкции на случай приезда в Тебриз папских послов. Йоло из Пизы был связан не только с Римом, но и с Генуей. Французский историк Ш. Кёлер в регистре генуэзского нотариуса Ламберто ди Самбучето обнаружил акт, составленный в Фамагусте 25 мая 1301 г. в связи с одной частной просьбой “благородного мужа Золуса, сына Атанасио, и посла могущественного государя Кассана [Газана], императора татарского”. Речь несомненно идет о Йоло из Пизы, поскольку в акте упоминается этот город. Иль-хан Газан правил Ираном в 1295—1304 гг., и при нем Йоло значительно выдвинулся, участвуя в посольствах к различным европейским государям 101 [74]

Обращают на себя внимание весьма лестные нотки в письме Николая IV к Йоло. Очевидно, многое зависело от этого купца, дипломата и папско-генуэзского резидента в Тебризе...

По плану, разработанному в Риети, Монтекорвино должен был сперва посетить Киликийскую Армению. Но, видимо, там ему долго задерживаться не полагалось: как раз в это время генерал францисканского ордена Раймундо Гауфреди готовил к отправке в Киликию особую миссию, и Монтекорвино мог поэтому проследовать через Айяс и Сие транзитом, выполнив при дворе Хетума II поручения папы 102. Из Киликийской Армении Монтекорвино должен был отправиться в столицу иль-хана Аргуна Тебриз, вручить там папские письма различным влиятельным особам, в первую очередь самому иль-хану, а затем, заручившись поддержкой местных властей и наиболее расторопных представителей итальянской колонии, направиться ко двору великого хана Хубилая.

Дорогу в Ханбалык Монтекорвино мог наметить по своему усмотрению. Из Тебриза туда вели два пути: один по суше через Среднюю Азию и другой по суше и по морю через Индию и воды Дальнего Востока. Первый путь был сквозной магистралью, отлично освоенной, и, разумеется, ей следовало бы отдать предпочтение, если бы в монгольской империи все обстояло так, как во времена первых преемников Чингисхана.

Монтекорвино в Киликийской Армении и Тебризе. В конце июля или в начале августа 1289 г. Монтекорвино из Риети выехал в Анкону, оттуда отправился в Венецию и на венецианском корабле, вероятно в сентябре или октябре 1289 г., прибыл в Айяс. Выполнив поручения папы, Монтекорвино из Киликийской Армении в исходе 1289 г. или в начале 1290 г. отправился дальше. [75]

Как раз в это время египетский султан Келавун двинулся в поход на франкские крепости в Сирии и Палестине. Это была последняя битва на “Святой земле”, и окончилась она падением последних же оплотов крестоносцев. 26 апреля 1289 г. Келавун взял Триполи, а 18 мая 1291 г. пала Акка. С ее утратой завершилась двухвековая история крестовых походов. В “Святой земле” ни одной ее пяди больше уже не принадлежало Иерусалимскому королевству, территория которого отныне ограничивалась Кипром 103.

Сирийско-палестинские дела вряд ли оказали влияние на миссию Монтекорвино. Поле его деятельности лежало далеко от “Святой земли”. Через Гуглагский проход, Сивас, Эрзинджан и Эрзурум Монтекорвино прошел в Тебриз С кем именно встречался он там, сказать нелегко. Вероятно, он побывал в резиденциях Map Ябалахи и якобитского патриарха и установил контакт с грузинскими адресатами Николая IV. И, очевидно, дальнейший маршрут путешествия Монтекорвино был намечен не без участия Йоло из Пизы и различных генуэзских и несторианских советников иль-хана Аргуна. Быть может, важные путеводные указания Монтекорвино получил от генуэзских моряков, занятых снаряжением флотилии на Тигре. Во всяком случае, в Китай Монтекорвино отправился не тем путем, по которому пришли из Ханбалыка в Иран Барсаума и Маркое. Очевидно, в Тебризе Монтекорвино разъяснили, что дорога через владения хана Чагатайского улуса Хайду небезопасна, и Монтекорвино предпочел кружной путь через Индию. В 1291 г. он покинул Тебриз и пошел в Ормуз 104.

В Тебризе к Монтекорвино присоединились итальянский (скорее всего, генуэзский) купец Пьетро ди Лукалонго и монах-доминиканец Николо из Пистойи. [76] Лукалонго отправился в Китай с чисто коммерческими целями; из второго ханбалыкского письма Монтекорвино от 13 февраля 1306 г. явствует, что в Китае дела у Лукалонго шли отлично: он успел там нажить состояние и от щедрот своих пожертвовал Монтекорвино участок земли для постройки церкви.

Индийский маршрут Монтекорвино. К сожалению, об индийском отрезке маршрута Монтекорвино и о его пребывании в Индии приходится судить не по подлинным записям самого путешественника, а по извлечению из них полуграмотного монаха-переписчика Мененцилия из Сполето. Мененцилий не только сильно сократил текст оригинала, но и основательно его исказил. А такие с его, Мененцилия, точки зрения ненужности, как указания на промежуточные пункты маршрута, видимо, его совершенно не интересовали.

Поэтому по случайно сохранившимся у Мененцилия ориентирам очень трудно восстановить индийский маршрут Монтекорвино. Более или менее ясен конечный отрезок этого маршрута, путь от одной из гаваней Малабара (вероятно, Куилона) вокруг мыса Коморин к Майлапуру, городу, расположенному близ современного Мадраса. Но совершенно неясно, каким путем шел Монтекорвино из Ормуза в Малабар. Несомненно, Монтекорвино побывал на северном участке западного берега Индостана, но неизвестно, высаживался ли он в главных гаванях этого побережья — Камбее, Броче и Гоа.

Малабар и Коромандельский берег (соответственно Минабар и Маабар у Монтекорвино) описаны в “конспекте” Мененцилия как страна святого Фомы. Там Монтекорвино посетил общины индийских христиан-несториан. Индийские христиане считали, что их некогда крестил апостол Фома, и поэтому называли себя фомистами. Трудно установить, когда именно христианство занесено было в Индию. Во всяком случае, в 20-х годах VI в., в ту пору, когда Индию посетил византийский путешественник Косма Индикоплов, в городах на малабарском и Коромандельском побережьях было довольно много христиан. Косма Индикоплов в своей “Христианской топографии” (около 535 г.) писал о персидских христианах в Индии, имея, очевидно, в виду сирийских несториан, которые в V — VI вв. часто переселялись из [77] Византийской империи с Иран, спасаясь от гонений. Из Ирана эти жертвы ортодоксальной нетерпимости легко могли добраться до южноиндийских гаваней, где издавна существовали колонии “яван” — выходцев из восточных областей Римской империи. В VI—VIII вв. в Византии продолжались преследования еретиков, и, как мы уже отмечали, эти изгнанники, покидая свою родину, оседали в Иране, Средней Азии, Кашгарии и в Индии. В Индии возникли два крупных фомистских центра: один в Малабаре, близ города Куилона, другой — на Коромандельском берегу, в Майлапуре. В Майлапуре, в особой гробнице, хранились “мощи” святого Фомы 105, и оба эти центра посетил Монтекорвино.

В стране святого Фомы Монтекорвино похоронил своего спутника, Николо из Пистойи, и в дальнейшем его сопровождал только Пьетро ди Лукалонго.

По всей вероятности, Монтекорвино отправился в Китай из какой-либо Коромандельской гавани в самом начале 1293 г. 106. В Майлапуре Монтекорвино едва не встретился с Марко Поло. Венецианский путешественник посетил Индию спустя несколько месяцев после того, как ее покинул Монтекорвино. Марко Поло был [78] причислен к посольству от Хубилая к Аргуну, которое морем везло иль-хану невесту, сосватанную для него великим ханом, царевну Кукачин-хатум 107.

Индийские вести Монтекорвино. За полторы тысячи лет до Монтекорвино об Индии, этой стране “ста восемнадцати народов”, писали греческие путешественники. Фаланги Александра Македонского на индийской земле сражались с боевыми слонами царя Пора, “яваны” — греко-египетские, греческие и сирийские колонисты— в начале нашей эры осели в приморских городах Малабара и Коромандельского берега 1O8. С их слов великий александриец Клавдий Птолемей описал не только собственно индийские области, но и Загангскую Индию, Золотой Херсонес (Малаккский полуостров) и острова Малайского архипелага. Косма Индикоплов, как уже говорилось, в VI в. побывал в Индии и на Цейлоне и обеим этим странам уделил немало места в своей “Христианской топографии”. Даже в раннее средневековье никогда не обрывались нити, которые издревле связывали Индию с Европой. Начиная же с XI в. в страны Запада стали просачиваться сведения об Индии из арабских и иранских источников.

И тем не менее даже такие неуемные искатели наживы, как генуэзцы, до самого конца XIII в. так и не смогли дойти до рубежей Индии и пустить корни на землях “тонких специй”.

Морщинистые ядрышки черного перца, ломкие трубочки благовонной корицы на ощупь, на вкус, на цвет знали и в Генуе, и в Лондоне, и в Великом Новгороде, но никто в Европе воочию не видел коричного дерева или плантаций диковинного растения Piper nigrum. Европеец XIII в. не имел представления о том, как обрабатывают землю индийцы, каким способом строят они дома, как питаются, какую носят одежду, каким богам молятся и какие ими правят государи. А все это он хотел знать, недостаток же сведений охотно восполнял всевозможными домыслами. Лет за тридцать до путешествия Монтекорвино один францисканский монах (имя его [79] осталось неизвестным) составил краткое описание земного мира (“Brevis descriptio orbis”). Индии он посвятил такие строки:

“За раем земным лежит совсем пустынная страна, где много всяких зверей и змей. А за ней начинается Индия, и в этой Индии в году бывают два лета и две зимы, но во всякое время там зелено. В Индии есть Золотые горы, недоступные грифонам и драконам, и есть. Еще в ней Каспийские горы, и между ними и морем Александр Великий покончил с Гогом и Магогом, людьми свирепейшими, сыроядцами и укротителями диких зверей.

В Индии сорок четыре области, и что ни область, то. люди в ней разные: есть там горцы, ростом в два локтя, и они вечно воюют с журавлями. Рожают они на третьем, году, а старятся на восьмом... А в другой области живут макробии, и ростом они в двенадцать локтей, и промышляют они охотой на грифонов, а у тех грифонов туловище, как у льва, крылья же и когти орлиные... И есть люди, у которых женщины рожают щенят.... и народ, в котором все безголовы; глаза у этих созданий на уровне плеч, чуть, пожалуй, пониже, а вместо ноздрей и ушей в груди по две дыры... А за Гангом-рекой растут яблони, одним лишь запахом их плодов живут там люди, и они всегда держат при себе эти плоды, ибо без них умирают. В Индии есть змеи, которые заглатывают целого оленя, а также звери, у которых лицо человеческое, тело львиное, хвост скорпионий, голос змеиный, а в. беге быстры они, как птицы небесные. И есть там трехрогие быки с лошадиными ногами... А в Ганге водятся крабы с двумя клешнями, и каждый длиной в шесть локтей, и этими клешнями хватают они слонов и топят их” 109

Так писали многие авторы XIII в., населяя Индию одноглазыми, собакоголовыми и хвостатыми людьми и всевозможными монстрами-гибридами.

Всего лишь несколько десятилетий отделяют “Brevis descriptio orbis” от описаний Монтекорвино, а создается впечатление, что эти произведения отстоят друг от друга по крайней мере на три-четыре столетия. У Монтекорвино древние мифологические традиции. [80] уступают место трезвым наблюдениям, вся его информация покоится на реальных фактах.

Монтекорвино не был, даже по мерке XIII в., выдающимся ученым. Его современники и собратья по ордену, англичанин Роджер Бекон и майоркинец Раймунд Люллий в сравнении с ним представляются гигантами мысли, великими эрудитами. Но Монтекорвино обладал метким глазом и даром объективного восприятия окружающей его действительности. Долгие странствия по Востоку приучили его здраво оценивать различные стороны жизни людей в чужедальних странах, и хотя он не избавился от предвзятых суждений, он обрел стойкое чувство меры.

У Монтекорвино, в отличие от куда более легковерных путешественников его времени, нет в описании Индии ни псоглавцев, ни огнедышащих драконов. Дань своему времени он отдает, лишь касаясь “языческих” обрядов индийцев. Тут он, истине вопреки, возводит на обитателей Индии напраслину и даже лишает их письменности и календаря.

Существенна и другая особенность его описаний Индии: опыт, данные непосредственных наблюдений в оценках Монтекорвино играют столь же большую роль, как и в приемах научных исследований Роджера Бекона, смелого борца с догматикой и схоластикой и первого натуралиста раннего Возрождения.

“Долготу дня и ночи, насколько это было возможно, пытался я измерить и определить...” “Я пристально наблюдал за ней [звездой] ...” “Усердно и много допытывался и разузнавал я о людях чудесного вида...”

Разумеется, методы этих измерений и определений были крайне несовершенны, не всегда верно Монтекорвино толковал явления, суть которых он пытался познать, но сам образ мышления выдвигает его географические описания за рамки той литературы, примером которой служит опус о львиноголовых грифонах и трехрогих быках.

Сумма астрономических и географических данных монтекорвиновского описания Индии весьма внушительна. Конечно, с позиций не XX, а XIII в.

Астрономические наблюдения Монтекорвино вел либо близ Куилона, либо в Майлапуре, между 12—14° [81] с.ш. К несчастью, между наблюдателем и нами протиснулся Мененцилий из Сполето; он настолько переврал данные Монтекорвино, что относиться к ним приходится с крайней осторожностью. Несомненно, однако, что Монтекорвино, наблюдая путь видимого движения Солнца между звездами, правильно объяснил сезонные изменения климата тропической Индии. Мененцилий, однако, внес свои “поправки” в расчеты долготы дня и ночи. В декабре, когда Солнце проходит созвездие Козерога, ночь длится ровно столько, сколько день в июне, в пору, когда Солнце находится в созвездии Рака. Между тем, по Мененцилию, в июньском дне оказывается 15, а в декабрьской ночи 13 часов — аномалия, объяснимая лишь небрежностью переписчика. Фактически долгота дня и ночи на 12 — 14° с. ш. в июне соответственно равна 10 и 11, а в декабре 11 и 13 часам.

До Монтекорвино европейские путешественники (за исключением Марко Поло, который, впрочем, в Индии и на островах Малайского архипелага побывал почти одновременно с Монтекорвино) не заходили в приэкваториальные широты северного полушария. Поэтому они не наблюдали воочию Полярную звезду над самым горизонтом, хотя это явление и было известно в Европе благодаря арабам. Монтекорвино не только отметил низкое положение Полярной звезды, но и обратил внимание на некую ей противостоящую звезду. На 12 — 14° с. ш. виден ряд созвездий и звезд близ южного полюса небесной сферы, и, вероятно, “антиполярная” звезда, которую приметил над самым горизонтом Монтекорвино, соответствует b и g Гидры. Как раз в тот же год Марко Поло на Суматре открыл созвездие, которое вести с лишним лет спустя получило название Магеллановых облаков 110.

Таким образом, и Монтекорвино и Марко Поло заглянули в южную половину небесной сферы и своей визой скрепили астрономические сведения арабских ученых, к которым средневековые христианские ортодоксы относились с крайним недоверием. [82]

Географические наблюдения Монтекорвино не менее интересны. Его “Верхняя Индия” — страна, примерно соответствующая нынешнему Западному Пакистану н Гуджарату, действительно маловодна и занята в значительной своей части пустынями. Везде вдоль берегов Аравийского моря тянется полоса плоских и скудных земель, а между восточными протоками дельты Инда и заливом Кач лежат соленые болота, которые заходят далеко в глубь страны. С реками дело обстоит именно так, как пишет Монтекорвино. Многоводный Инд вбирает в себя далеко на севере почти все реки, стекающие со склонов Гималаев и Сулеймановых гор. В устье своем он разветвляется на десятки протоков, но к западу и востоку от широкой его дельты лишь немногочисленные реки прорываются к морю.

Верна, хотя, быть может, и несколько уничижительна, характеристика индийских жилищ 111.

Чрезвычайно важны и интересны замечания Монтекорвино о морях, омывающих Индию с юга: “Знайте, что это срединное море Океана, и что с юга нет земли”. Правда, “срединное море Океана”, отвечающее Индийскому океану наших карт, Монтекорвино заполняет множеством островов, но подобную же ошибку совершил и Марко Поло: “на юге, сказать по истинной правде, островов много” 112.

Муссоны... Разумеется, не Монтекорвино принадлежит честь их открытия. О сезонных ветрах в индийских морях египетский грек Агафархид писал еще во II в. до н. э.; через столетие с лишним своего рода реестр [83] сезонных ветров тропической Азии был включен в греческий “Перипл Эритрейского моря”. Египтяне, арабы Адена, Омана, Маската, иранцы, индийцы, суматранцы, яванцы с незапамятных пор водили свои корабли, примененяясь к твердым законам муссонных ветров. Однако средневековая Европа забыла о муссонах, и Монтекорвино напомнил ей о них. “Ходят же здесь [корабли] только в определенное время года, ибо с конца апреля и до конца октября ветры дуют с запада, а поэтому нет возможности идти морем на запад; и все бывает наоборот с октября месяца и до марта”. Это замечание Монтекорвино — ключ к тайнам муссонной навигации. Но Монтекорвино не ограничился общей “формулой” муссонов, середины мая до конца июля, — пишет он, — такие сильные дуют ветры, что корабли, если им не удается войти в гавань, подвергаются большой опасности...”. Очень существенное и вполне справедливое дополнение: действительно, у Малабарского побережья юго-западные муссоны начинаются в апреле, но до конца мая они бывают еще не слишком устойчивыми и нередко сменяются ветрами, дующими от других румбов. Сезон устойчивых и влажных муссонов в Малабаре начинается 3 июня, а наибольшей силы они достигают в июне и июле, когда порой плавание на легких парусных судах становится делом небезопасным.

Бесспорно, то неполное извлечение из монтекорвиновского описания Индии, которое дошло до нас благодаря Мененцилию из Сполето, по обилию информации значительно уступает индийским главам “Книги” Марко Поло. Особенно скудна точными данными та часть письма Мененцилия, где речь идет о политической географии Индии конца XIII в. И все же даже это усеченное и искаженное описание Индии заслуживает очень высокой оценки. Монтекорвино приблизил Индию к Европе, он одновременно с Марко Поло положил начало новой географии, основанной не на мифах и домыслах, а на наблюдениях и фактических данных.

Миссия Монтекорвино в Китае. “И следуя дальше, прибыл я в Китай, царство императора татар, которого называют великим ханом. Вручил я императору письмо владыки папы и призвал его принять католическую веру господа нашего Иисуса Христа, но он, однако, погряз в идолопоклонстве; впрочем, немало милостей [84] оказал он христианам, и я пребываю у него уже двенадцатый год”. Так писал Монтекорвино в 1305 г., не подозревая, что еще двадцать пять лет ему суждено будет провести в Ханбалыке и что здесь окончит он свои дни 113.

К сожалению, до нас дошли только два письма Монтекорвино из Китая — от 8 января 1305 г. и 13 февраля 1306 г., и о его деятельности в последующие годы мы можем судить лишь по косвенным данным.

Расчет на китайских несториан оказался несостоятельным. Именно они-то и оказывали Монтекорвино противодействие во всех его начинаниях. Не оправдались также надежды на обращение в “истинную веру” великого хана. Преемники Хубилая остались равнодушными к посулам Рима и хотя и не чинили препон миссионерской деятельности Монтекорвино, но и не оказывали посланцу папы того содействия, на которое рассчитывал Николай IV.

Однако и миссионеры обоих орденов и итальянские купцы по следам Монтекорвино дошли до владений великих ханов. В 1303 или 1304 г. в Ханбалык прибыл немецкий монах-францисканец Арнольд из Кельна 114.

Вероятно, чуть раньше в Ханбалык явился один ломбардский лекарь, который, надо полагать, занимался не только врачеванием. Из второго ханбалыкского письма можно заключить, что Монтекорвино наладил более или менее постоянные связи с Кафой через венецианских купцов. Эти торговые люди приходили из Золотой орды [85] в Китай, сопровождая послов хана Тохты (1291 — 1312). C подробными сведениями о деятельности Монтекорвино в Китае летом 1307 г. возвратился из Золотой орды в Западную Европу миссионер-францисканец Томмазо Толентино, личность сама по себе чрезвычайно интересная.

К этому времени папская резиденция, по воле могущественного короля Франции Филиппа IV, переместилась из Рима сперва в Пуатье, а затем в Авиньон. В Пуатье 23 июля 1307 г. ставленник Филиппа IV папа Климент V (1305 — 1314) подписал буллу “Rех Regnum” назначении Монтекорвино “архиепископом и патриархом всего Востока”. “Весь Восток” заключал в себе державу великих ханов и Чагатайский улус. В Китай тут же послано было семь вновь назначенных епископов. Из них, видимо, только трое добрались до Ханбалыка. Все они последовательно занимали пост епископа Зайтона (Цюаньчжоу), важнейшего порта средневекового Китая.

Один из этих зайтонских епископов, Андрей из Перуджи, в 1326 г. адресовал в свой родной город очень интересное письмо, из которого явствует, что Монтекорвино не случайно считал Зайтон вторым по значению центром китайской сферы орденской экспансии. В Зайтоне сразу же после основания епископата укоренились генуэзцы, и из письма Андрея из Перуджи видно, что один генуэзский купец был казначеем и советником епископа 115.

Путь в Китай благодаря Монтекорвино и итальянским купцам, осевшим в ханбалыкском филиале папской курии и францисканского ордена 116, стал в первых десятилетиях XIV в. сквозной магистралью, связывающей европейский Запад с Дальним Востоком. Как правило, купцы и миссионеры предпочитали долгому пути через Индию и южноазиатские моря дорогу, ведущую в Ханбалык по сухопутью. Трасса Кафа — Тана — [86] Старый (или Новый) Сарай (или Астрахань) — Ургенч — Алмалык — Кашгар — Ханбалык была намного короче и пользоваться ею можно было в обоих направлениях в любое время года в отличие от муссонной морской дороги.

По расчету Бальдуччи Пеголотти, от Таны (Азова) до Ханбалыка пути было примерно 290 дней 117. Сам Монтекорвино рекомендовал в первом своем ханбалыкском письме пользоваться этим путем: “А что касается дороги, то сообщаю, — писал он, — что путь через земли Котая [Тохты], императора северных татар, самый короткий и безопасный, так что с послами можно пройти его за пять-шесть месяцев, а то и того менее. Все другие пути гораздо длиннее и опаснее, и на них два морских перехода, из коих первый равен расстоянию от Акки до провансальской земли, второй же по длине таков, как путь от Акки до Англии, и может случиться, что и за два года его не преодолеешь” 118.

Монтекорвино и Мененцилий из Сполето. История индийского письма Монтекорвино. Выше мы уже отмечали, что описание Индии, содержащееся в письме Монтекорвино, представляет собой лишь сильно искаженное извлечение из утраченного оригинального текста. О личности копииста Мененцилия (или Менентильо) из Сполето до нас решительно никаких сведений не дошло. Во всяком случае, в Индии он не был, и оригинал письма Монтекорвино, попавший, вероятно, через Тебриз в Италию, переписал где-то в самой Италии, причем, снимая с оригинала копию, Мененцилий даже не упомянул имени автора; можно, однако, не сомневаться. что письмо из Индии написано было Монтекорвино. Об этом свидетельствует ссылка на то, что автором письма был “один брат минорит”, спутник Николо из Пистойи, умершего на пути “к господину всея Индии”, причем “господин всея Индии” это отнюдь не индийский государь, а великий хан Хубилай.

Мененцилий свои выписки подготовил для тосканского богослова, историка и правоведа, уроженца Пизы, доминиканца Бартоломео да Санто Конкордио (умер в 1347 г.). Санто Конкордио не очень яркий, но [87] типичный деятель эпохи итальянского гуманизма, вращался кругу лиц, тесно связанных с Данте, Боккаччо, Петраркой; через него вести об индийской земле несомненно могли дойти до сведения величайших корифеев раннего Возрождения.

Во всяком случае, индийское письмо Монтекорвино было известно итальянскому ученому-гуманисту Пьетро д'Альбано, который около 1303 г. в своем трактате “Conciliatог differentiarium philosophorum” писал: “Совсем недавно брат Иоанн, кордельер [францисканец] написал письмо об обитателях стран этого климата, т. е. о Моабаре в Индии, о береге, на котором покоится прах апостола Фомы”. И далее Пьетро д'Альбано передал содержание письма Монтекорвино 119 . Дата письма неясна: в копии Мененцилия проставлены цифры МСС...Х... Пропуски между этими знаками исследователи индийского письма Монтекорвино восстанавливают по своему усмотрению: Голубович считает, что истинная дата — МСССХ (1310 г.), Юл и Кордье склоняются к варианту МССХCII (1292 г.) 120, что, на наш взгляд, в большей степени соответствует истине, если учесть, что уже около 1303 г. письмо Монтекорвино было известно Пьетро д'Альбано.

На каком языке написано было письмо, установить трудно. Скорее всего, Монтекорвино пользовался латынью, языком, которым Мененцилий, вероятно, владел слабо. Копия Мененцилия написана на очень скверном итальянском языке: это, по всей вероятности, плохой перевод с латыни. В извлечении Мененцилия множество грамматических и синтаксических сбоев, пунктуация отсутствует, порой текст едва поддается прочтению. О письме Монтекорвино известно было некоторым авторам XVI—XVIII вв., в частности, о нем в 1719 г. упоминали историографы доминиканского ордена Кетиф и Эшар 121. Впервые письмо Монтекорвино было опубликовано немецким историком Ф. Кунстманном в 1855 г. 122. В дальнейшем оно не раз воспроизводилось [88] различными авторами, в частности историками-францисканцами М. Чивеццой и Дж. Голубовичем и итальянским географом А. Губернатисом. В основу нашего перевода положен итальянский текст Мененцилия по изданию Дж. Голубовича. Отличный английский перевод этого письма дан Г. Юлом

@темы: Пётр царевич Ордынский, Свет Я. М.

---

Ричардсоновский топографический словарь на гуглобуке

books.google.fi/books?id=K_qjo30tjHAC&printsec=...
A New Topographical Dictionary of Ancient Rome
L. Richardson

Разумеется, одни обрывки и ошмётки.

@темы: книги, ссылкота, античность

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Ахаха! -

Альфред, что ты делаешь! Прекрати сейчас же!!!

mongolovedenie.livejournal.com/33510.html#cutid...
""Альфред фон Штумпенхаузен
taii_liira wrote in mongolovedenieSeptember 3rd, 2012

В ходе исследования исторических мифов XIII века стоит обратить внимание на еще одну таинственную и «зловещую фигуру» русской истории - рыцаря Святой Марии Альфреда фон Штумпенхаузена.

Р.Ю. Почекаев в своей работе «Батый. Хан, который не был ханом» (М.: АСТ, 2006), пожалуй, единственный из исследователей кто провел сколько-нибудь историческое исследование этой личности, выяснив, что первым историком, упоминавшим о данном рыцаре стал Борис Башилов, исследовавший историю масонства. В своей книге «История русского масонства» (М., 1992) на стр. 19 буквально сообщает следующее:
«Не случайно советником Батыя был рыцарь святой Марии Альфред фон Штумпенхаузен». Как верно подмечает Р.Ю. Почекаев, «И ни одной ссылки, никакого развития темы! «Не случайно, как будто речь идет о всем известном факте, и никаких дополнительных сведений не требуется!» (стр. 206-207). То, что представляется профессиональному историку сомнительным, стало буквально находкой для разного рода православных публицистов.
Вот что к примеру сообщает нам Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский в своей книге «Самодержавие духа» (СПб., 1997): «Не брезгует Рим и антирусскими интригами при дворе Батыя – не случайно одним из советников хана является рыцарь Святой Марии Альфред фон Штумпенхаузен». Как видим, к простому упоминанию о рыцаре добавляются «антирусские интриги», т.е. выстраивается определенный контекст повествования, создающий дополнительный негативный образ Золотой Орды, которая уже затевает страшные интриги и готовит союз с Ватиканом.

Полностью копирует цитату из Башилова и известный публицист О.А. Платонов в своей книге «Терновый венец России. Тайна беззакония: иудаизм и масонство против Христианской цивилизации» (М.: «Родник», 1998), при этом добавляя на стр. 78, что «папы тем не менее продолжали натравливать на Россию орды католических завоевателей».
Не дальше ушла и доктор исторических наук Н.А. Нарочницкая, отметившая в своей книге «Россия и русские в мировой истории» (М.: Междунар. отношения, 2003) на стр. 115 буквально следующее:
«После этого Святой престол не постеснялся испробовать и антирусские интриги при дворе Батыя, где одним из советников хана стал рыцарь Св. Марии Альфред фон Штумпенхаузен». Опять-таки без ссылок или критического разбора данного момента. Таким образом, миф о «подлом» немецком рыцаре, мечтающем уничтожить Русь, внедрился в общественную мысль.
Некий митрополит Бишкекский и Среднеазиатский Владимир (Иким) в своей «работе» «Земля потомков патриарха Тюрка. Духовное наследие Киргизии и христианские аспекты этого наследия» (М.: Издательство Московской Патриархии, 2002), сумел извратить даже слова Башилова, буквально написав следующее: «Приближенным внука Чингиса хана Бату сумел стать папский агент, рыцарь-крестоносец Альфред фон Штумпенхаузен – фигура зловещая для православной Руси, как отмечает историк Б. Башилов». Перед нами уже предстает образ папского «агента» и рыцаря-крестоносца, все более и более демонизируясь.
Однако Башилов не был первым публицистом, вспомнившем о таинственном рыцаре. Писатель А.К. Югов в первой части дилогии «Ратоборцы», написанной в 1944-1948 гг., романе «Даниил Галицкий» приводит абзацы «зловещего присутствия» таинственного рыцаря. Например,
«— Герцог светлейший Даниил! — сказал он. — Тот, кто излучает свет, Покровитель вселенной, Бату-хан, повелевает, чтобы ты сел! Мне же, Альфреду фон Штумпенхаузену, рыцарю ордена Святой Марии, хан приказывает переводить и его и твои речи ради взаимного понимания.
Альфред из Штумпенхаузена смолк, ожидая ответа».
«Случайно ли советником у Батыя по делам Европы - немец, рыцарь-тевтон Альфред фон Штумпенхаузен?!».
Факт упоминания об этом рыцаре еще в 1940-е гг. приводит к мысли о необходимости поиска иных корней этого мифа.

Тем не менее Р.Ю. Почекаев предлагает и сугубо научные варианты поиска прототипа немецкого рыцаря, обращая наше внимание на факт присутствия у татар некоего англичанина, который был изгнан из родной страны и попал впоследствии на Ближний Восток. О нем упомянуто в послании, направленном архиепископу Бордоскому, датированное 1243 годом (Матузова В.И. Английские средневековые источники. – М.: Наука, 1979). На стр. 149 о нем буквально сообщается следующее:
«Из числа бежавших правитель Далмации захватил восьмерых, один из которых, как узнал герцог австрийский, был англичанин, из-за какого-то преступления осужденный на вечное изгнание из Англии….. Его же, захваченного лазутчиками, таттары увели с собой; и после того, как они получили ответ, что обретут господство надо всем миром, склонили [его] на верность и служение себе многими дарами по той причине, что нуждались в толмачах…..» Вряд ли здесь можно говорить о каком-нибудь серьезном сходстве с рассматриваемым литературным персонажем – единственное совпадение – в добровольности служения монголам.

Подводя краткий итог, не премину лишним сказать, что в очередной раз миф из взаимоотношений Руси и Золотой Орды рождается в недрах литературного произведения, попадая затем в книги публицистического характера, становясь затем сомнительным историческим фактом.""

Не случайно! Нет, не случайно!!! Эх, был бы я пейсатель (как Югов или Костылев) - роман бы написал про эту зловещую фигуру!

@темы: разное, Штумпенхаузен

---

Ай-сюэ

www.synologia.ru/a/%D0%A1%D0%B0%D0%BC%D1%8B%D0%...

Дмитриев С.В.

Самый влиятельный христианин монгольской империи. Проблемы реконструкции биографии иноземца на монгольской службе // XXXV научная конференция «Общество и государство в Китае». М., 2005, c. 66-104 (3 п.л.).

Поднебесная [такова]: хотя и [можно] получить её,
сидя на лошади, [но] нельзя управлять [ею],
сидя на лошади[1].

Монголы, завоевав почти всю Азию, встали перед проблемой управления неисчислимым множеством оседлых народов, что всегда было решающим испытанием для империй, созданных кочевниками. Степняк должен был быть специалистом во всех делах и ремеслах, но наука управления большими людскими массами в мирное время, в них не входила – кочевое общество почти всегда разделено на мельчайшие ячейки – семьи, и в этом залог его жизнеспособности. Ситуация осложнялась огромным численным превосходством подчиненных народов[2].

Нам известно, что часть монгольской аристократии предлагала довольно оригинальное, хотя и совершенно фантастичное решение этой проблемы для Северного Китая – вырезать бóльшую часть оседлого населения и превратить пахотные земли в огромные пастбищные угодья. К счастью для Китая, да и для монголов, проект не был принят, благодаря усилиям Елюй Чу-цая, который убедил Угэдэя (родился в 1186 г., правил в 1229-1241 гг.), что хорошо организованная налоговая система принесет гораздо больше пользы, чем огромные пастбища (см. [16, цз. 146, с. 273]).

Системы управления в подчиненных регионах с оседлым населением обладали долгой историей, богатыми традициями и были наилучшим способом адаптированы к местным условиям. К тому же, победители всегда имели в своём распоряжении достаточное количество квалифицированных чиновников с большим практическим опытом, готовых служить новым хозяевам.

В тоже время негативные аспекты использования местных кадров были не менее очевидны. Трудно ожидать самоотверженной верности от полководцев и наместников, которые только что перешли на сторону монголов, изменив своим правителям. Восстание китайского генерала Ли Таня 李壇 [3], губернатора Шаньдуна, в 1262 г. заставило Хубилая (родился в 1219 г., правил в 1260-1294 гг., монгольское тронное имя Сецен-хан, китайское храмовое имя Ши-цзу, «Пращур эпохи») окончательно убедиться, что с китайскими чиновниками нужно быть крайне осторожным.

Стоит отметить, что монголы находились в гораздо более выгодной ситуации, чем кочевники, вторгавшиеся в Китай до них. Раньше завоевателям в лучшем случае удавалось подчинить себе лишь часть страны, а монголы, помимо Поднебесной, покорили большинство народов Азии. Они начали приглашать в Китай сэ-му-жэней 色目人: букв. - «людей с цветными глазами» (в отличие от черноглазых монголов и китайцев), большинство из которых были мусульманами из Центральной Азии, Восточного Туркестана и Ирана, а также христианами (в основном это были несториане из Персии, Сирии и уйгурских областей, а также европейцы, как, например, Марко Поло). Они стали привилегированной группой, второй по значимости после самих монголов (см. [31, с. 55; 54, с. 479]).

Итак, создание огромной империи, в мире, где большинство людей никогда не покидало окрестностей своей деревни, дало рождение невероятному явлению: чиновники-иностранцы правили народами в тысячах верст от своих родных мест.

Счастливая карьера в ином краю, в принципиально иной культурной среде – это всегда интересный феномен: даже сейчас, когда мир стал гораздо «теснее», а страны гораздо менее изолированы друг от друга, адаптация в другой обстановке остаётся тяжелым, часто непереносимым испытанием.

Конечно, такие люди не были многочисленны, особенно это касается христиан. Иногда у нас есть информация о них. Например, имеется некоторое количество довольно скудных свидетельств о службе при дворе ильханов генуэзца Бускареля (Бискареля) ди Гизульфо, который участвовал в нескольких посольствах к европейским правителям, или Томмазо из Сиенны, мечника гвардии ильханов (см. [61, с. 190]). Наибольшей известностью среди них без сомнения пользуется Марко Поло, несмотря на то, что, судя по всему, его реальное положение при дворе великого хана было значительно скромнее, чем он пытался показать в своей книге.

Китайские источники, довольно мало изученные по сравнению с европейскими, дают нам возможность несколько расширить список подобного рода персонажей, столь необычных для того времени. Одним из них был некий христианин Ай-сюэ 愛薛 [4], который после десятилетий верной службы занял место среди первых сановников империи, став приближенным советником нескольких великих ханов. Именно поэтому его карьера относительно подробно освещена в официальных китайских источниках, что принципиально отличает его от европейцев, служивших ильханам, о которых мы знаем только из редких упоминаний в дипломатической переписке.

В нашем распоряжении есть несколько текстов[5], посвященных Ай-сюэ. Это указы о пожаловании прижизненных и посмертных титулов ему и его жене Ша-ла, текст надгробной стелы (некролог) и биографии в Юань ши и Синь Юань ши, причём самым информативным источником, послужившим основой для более поздних биографий (особенно в Синь Юань ши) является именно стела.

Из текста надгробной стелы Ай-сюэ нам известно, что он умер в 1308 г., на восемьдесят втором году жизни[6], а поступил на службу при дворе ещё во время правления Гуюка[7], имея, следовательно, около двадцати лет от роду, и всю свою жизнь был верным слугой чингисидов. Его мудрость и познания в наречиях, астрономии и особенно медицине « западных краёв » позволили ему стать приближенным Хубилая.

В 1263 г. Ай-сюэ возглавил Си-юй и-яо сы[8] («Управление медицины западных краёв») и Си-юй син-ли сы («Управление астрономии западных краёв»). Но в списке государственных учреждений Юань ши данные учреждения не упоминаются – возможно, это были всего лишь несколько сэ-му-жэней - императорских лекарей и звездочётов при Хубилае, а «управлениями» их назвали биографы Ай-сюэ, чтоб поднять его статус. Так или иначе, восхождение Ай-сюэ по служебной лестнице началось именно благодаря его познаниям в медицине. В биографии Ай-сюэ в Юань ши сказано: «В четвёртый год [эры правления] Чжун-тун[9] [Ай-сюэ] приказали ведать делами двух управлений: Астрономии и Медицины Западных краёв, затем [они] были реорганизованы в Гуан-хуэй сы, и ему было приказано возглавить [это управление]» [16, цз. 134, с. 256]. По-видимому, об этом же событии сообщается и в «Основных записях » (本紀 бэнь цзи) Юань ши: «Весной десятого года [эры правления Чжи-юань[10] (1273 г. – С.Д.) реорганизовали основанную мусульманином (хуэй-хуэй 回回 Ай-сюэ Палату медицины и лекарств И-яо юань столичной области в Гуан-хуэй сы»[11] [16, цз. 8, с. 12].

Более подробно о причинах основания Гуан-хуэй сы рассказывается в некрологе Ай-сюэ: «[Когда] император впервые поднялся на гору Вань-суй шань[12], то [он] издали оглядел [все] четыре предместья [столицы], [жители] которых выглядели больными от изнуряющей скученности, захотел туда поехать, [и] направился в крайне перенаселённый Южный город[13]. Жители наполняли Даду[14], [и далеко] не всем удавалось получить ночлег. Стражники надзирали за шалашами и хижинами. Убили, [принеся в жертву], новорождённого лосёнка и основали ведающее медициной и астрономией Западных краёв [управление], наречённое Гуан-хуэй сы, чтобы бесплатно лечить в столице одряхлевших и увечных, которые бедны и [потому] не сообщают [о своих несчастьях], [и] все, по словам гуна (имеется ввидуАй-сюэ – С.Д.), дошли до крайности » [29., с. 55]. Из данных стелы видно, что Ай-сюэ стоял у истоков Гуан хуэй сы, одного из отделов Великой Палаты Медицины Тай и юань, ведавшего мусульманской медициной, и это был первый серьёзный пост, которого он достиг.

За свою жизнь Ай-сюэ занимал много важных постов – возглавлял Гуан-хуэй сы (с 1268 г.), был главой Ми-шу цзяня (с 1287 г.), управлял Чун-фу сы (с 1289 г.), а также был удостоен должности пин-чжан чжэн-ши 平章政事, не сопряжённую с исполнением каких-либо конкретных служебных обязанностей, яо-шоу (遙授 пин-чжан чжэн-ши (1307 г.). Он был сюэ-ши чэн-чжи Академии Хань-линь и членом Палаты по составлению истории государства Хань-линь юань цзянь го-ши юань (1294 г.). Кроме того, ему были дарованы многочисленные почётные титулы: цзинь-цзы гуан-лу да-фу и Цинь-го гуна[15] (1307 г.); посмертно - Искреннего Помощника (Чэн се 誠協, Сильной Поддержки (Ли цзань 力贊, Сановника, управляющего с [большим] мастерством (Чжи гун чэнь 治功臣, Тай ши, Кай-фу и-тун сань-сы, Шан чжу го, Фу-линь вана[16], Верного и Мудрого (Чжун сян 忠獻.

Согласно стеле, после смерти Ай-сюэ император пожаловал его семье « более 400 лянов[17] (ок. 15 кг – С.Д.) золота, 750 [лянов] (ок. 28 кг – С.Д.) серебра[18], 150 тысяч бумажными деньгами[19], и неподдающееся исчислению [множество] драгоценных камней, золотой и нефритовой утвари, драгоценных одежд, роскошных шапок с подвесками, парчовых одежд, белых лошадей[20]» [29, с. 55].

Если вернуться к началу биографии Ай-сюэ, то интересным и неясным остаётся вопрос его происхождения. Китайские источники сообщают, что он был « человеком [из страны] Фу-линь Западного Края » (Си-юй Фу-линь жэнь 西域弗林人. Смысл географического термина Фу-линь (弗林, 拂林, 拂 菻 не всегда ясен, и биография Ай-сюэ – единственный случай его употребления в Юаньши.

Впервые этот термин встречается в VΙΙ в. н.э., и тогда он обозначал, по всей видимости, Византию (см. [35, т. Ι, с. 144]), или даже сам Константинополь. Возможно, фу-линь – это транскрипция греческого слова polis, так часто сокращенно называли столицу Восточной Римской империи даже после османского завоевания) (см. [45, с. 286]). Однако известный китайский историк первой половины XX в. Чэнь Юань полагает, что Фу-линь нужно идентифицировать с Римом (см. [30, т. Ι, с. 17]).

Понятие Фу-линь довольно часто упоминается в текстах китайских несториан VIII-X вв., и в них оно обозначает Святую землю, а иногда, даже более конкретно – место рождения Иисуса Христа - Вифлеем. Иезуиты, первыми исследовавшие эти тексты, полагали, что под Фу-линем всегда следует понимать именно эти края (см. [25]).

В китайских текстах несколько более распространён близкий термин Фу-лан (佛郎, 拂郎, 富浪 или Фа-лан (發郎, являющийся транскрипцией широко употреблявшегося на Ближнем Востоке общего обозначения европейцев - франк), так обычно называли страны Западной Европы и людей, их населявших (см. [46, загадка])[21].

Конечно, китайские ученые XIII-XIV вв. могли легко путать эти вполне экзотические и редко употребляемые географические названия, к тому же сходные фонетически (П. Пеллио считает, что в ту эпоху смыслы их были близки и даже тождественны, так как « римские » коннотации Фу-линя были уже полностью забыты, см. [57, с. 637]). К тому же познания относительно Европы и Ближнего Востока не были слишком обширными и детальными. Даже под гораздо более распространённым понятием « Западный Край » (Си юй) в разных контекстах могли подразумеваться как земли современного Синьцзяна (Восточный Туркестан), так и фактически любые области, лежавшие к западу от Китая.

Однако тот факт, что биография Ай-сюэ – единственный случай употребления понятия Фу-линь в официальной историографии этой эпохи, заставляет задуматься. Возможно, происхождение Ай-сюэ было необычным даже для космополитического двора Хубилая.

Он получил титул Цинь-го гуна (о связи этого титула с термином Да Цинь, в древности обозначавшим, по всей видимости, Римскую империю или её азиатские земли, мы уже говорили), а после смерти был возведён в ранг Фу-линь вана, « князя Фу-линя ». Ни один из чиновников-иноземцев не получал титулов, столь недвусмысленно указывающих на его родные земли. Возможно, он был единственным выходцем их этих мест в окружении великих ханов, что и было отмечено вполне прозрачными титулами.

Однако, если вышеупомянутые термины говорят об азиатских частях римского мира, то выходцами оттуда можно назвать и сирийцев, которые в это время, в эпоху небывалого расцвета несторианства на Востоке, были сравнительно многочисленны в Китае, в том числе и среди чиновников, даже весьма высокого ранга[22]. Но если бы Ай-сюэ был сирийцем, навряд ли его происхождение сочли бы столь экзотичным, чтобы так это подчеркивать, а ведь фактически эпитеты, указывающие на происхождение, стоят в официальной титулатуре Ай-сюэ даже перед теми, которые подчеркивают его верность и мудрость.

Один раз в Юань ши он назван « мусульманином Ай-сюэ » (хуэй-хуэй Ай-сюэ 回回愛薛 [16, цз. 8, с. 12], из-за чего некоторые китайские учёные полагали, что он принадлежал к последователям ислама. Однако Чэнь Юань убедительно доказал, что эту запись не стоит понимать буквально (см. [30, с. 17]) – согласно тексту надгробной стелы, он был рекомендован Гуюку несторианским иерархом Раббан-атой[23], «по причине искони присущей [им обоим] религии» [29, с. 54]. К тому же, термин хуэй-хуэй, чаще всего действительно обозначавший именно мусульман, в то время мог применяться и вообще ко всем иноземцам - пришельцам с Запада. Например, нам известно, что иезуитам, прибывшим в Китай в XVI в., местные жители рассказывали о ши-цзы хуэй-хуэй 十字回回, (букв.: «мусульмане креста») – христианах, некогда живших в Китае, но ко времени прихода иезуитов давно исчезнувших (см. [63, с. 62])).

Источники приводят имена его деда (Ба-а-ла) и отца (Бо-ло-му-су), жены (Ша-ла) и детей (сыновья: Е-ли-я, Та-эр-ха, Ха-сы, Кэ-ле-цзи-су, Лао-ха, Яо-нэ и дочь: А-на-си-му-сы). Вполне очевидно, что все эти имена представляют собой китайские транскрипции иностранных имён.

Для имён деда и отца Ай-сюэ нам известна только одна, кажущаяся при этом весьма сомнительной, реконструкция – соответственно Паоли и Полониас, иначе Полоний (см. [36, т. II, с. 31])[24]. Дети Ай-сюэ носили имена, весьма распространённые среди китайских христиан той эпохи, и реконструировать их гораздо легче – это Илия, Денха, Иса, Георгий (Горигос), Лука, Иоанн. Имя самого Ай-сюэ – скорее всего, вариант имени Иса (Иисус), а его жену, вероятно, звали Сара.

Других сведений, которые могут помочь нам в разрешении вопроса его происхождения, в источниках нет. Рассмотрим мнения, высказанные в литературе.

Китайские учёные, как и европейские, обращали внимание на этот персонаж в основном в больших обобщающих работах, посвященных истории Юань или связям Китая с Западом в период монгольского правления. При этом, что касается происхождения Ай-сюэ, согласия среди них не было и нет. Чэнь Юань, упоминая Ай-сюэ в «Истории христианской религии при Юань», в основном останавливается на проблеме его вероисповедания и убедительно доказывает, что тот был христианином (см. [30, с. 17]). Он также обращает внимание читателя на его титулы, которые, по мнению Чэнь Юаня, связаны с Римом. Чжан Син-лан в своём большом труде «Собрание источников по [истории] взаимоотношений Китая и Запада» упоминает Ай-сюэ в одной главе с семьей Поло, под общим заглавием « Европейцы, приехавшие в Китай на службу», полагает, что он был «европейцем » (оу-чжоу жэнь) и предлагает реконструкцию его имени – Жозеф или Жозе (см. [26, т. II, с. 60]). Учёный начала XX в. Ма Сян-бо, на которого в своей книге часто ссылается А. Шариньон, предполагал, что Ай-сюэ принадлежал к греческой церкви (см. [36, т. II, с. 35]). Наконец, современные историки Ян Цзянь-син и Ма Мань-пэн, видимо, следуя мнению Ма Сян-бо, считают его «христианином из Восточной Европы» [33, с. 436]. К сожалению, никто из этих учёных не объясняет свою позиции достаточно развёрнуто.

Один из крупнейших специалистов XX в. по истории династии Юань, Хань Жу-линь придерживается мнения, что Ай-сюэ был сирийцем, при этом основным его аргументом является уже упоминавшаяся нами фраза из некролога, говоряшая о том, что Ай-сюэ был рекомендован Гуюку сирийцем-несторианином Раббан-атой, « по причине искони присущей [им обоим] религии» [21, т. II, с. 402]. Стоит отметить, что этот довод нельзя признать убедительным – вряд ли можно требовать от китайского интеллектуала XIV в. Чэн Цзю-фу ясного понимания принципиальных отличий христианства несторианского толка от, например, католичества или армянского монофизитства[25].

В западной литературе Ай-сюэ впервые упомянут в статье П. Пеллио «Христиане в Центральной Азии и на Дальнем Востоке», опубликованной в 1914 г. (см. [57, с. 623-644]). В этом исследовании, среди прочего, отмечается, что Фу-линь в монгольскую эпоху должен был значить, скорее всего, примерно то же самое, что и Фа-лан – то есть Западную Европу. Тем не менее, относительно Ай-сюэ он пишет, что это был христианин сирийского происхождения, имена его деда и отца – арабские, а дети носят имена, распространённые в то время среди несториан (см. [57, с. 638-639]).

Однако, точная реконструкция иностранных имён по китайской транскрипции всегда весьма проблематична, почти во всех случаях допустимо несколько вариантов, таким образом, использовать её как базовый аргумент несколько опрометчиво. При этом, транскрипции имён отца и деда Ай-сюэ не достаточно прозрачны (можно представить в качестве их «прототипов» имена как арабские, так и сирийские или европейские), а «несторианские» имена его детей, в сущности, мало что доказывают – даже если бы он был европейцем, он, скорее всего, был близок к сирийско-онгутско-уйгурской несторианской общине, как к единственной сколько-нибудь заметной христианской общине Китая того времени (значительные католические приходы появились на Дальнем Востоке только в самом конце XIII – начале XIV в., в связи с деятельностью Джованни да Монтекорвино, будущего епископа Ханбалыка, и его спутников-францисканцев (подробнее см. [66, с. 333-377; 63, с. 74-75])). По всей вероятности, из этой общины происходила его жена Сара, и вполне естественно, что их детям (крещёным, скорее всего, несторианским священником по несторианскому же обряду) были даны принятые среди членов общины имена.

Даже сам Ай-сюэ мог переделать своё имя в похожее, но более «несторианское» по форме – а значит, более распространённое и менее странное на слух (П. Пеллио пишет, что такое имя встречается также на надписях, найденных в Каракоруме (см. [57, с. 639])). К тому же, если от рождения он не был несторианином, то в Китае, чтобы лучше интегрироваться в жизнь и иметь возможность посещать церковь и принимать участие в религиозных ритуалах, он мог принять крещение по несторианскому обряду и, следовательно, получить новое имя, скорее всего, сирийское.

Однако изменить имена предков – задача гораздо более трудная. Исходя из всего сказанного, тот факт, что имена самого Ай-сюэ, его жены и детей абсолютно «прозрачны» и были достаточно распространенными, а его деда и отца почти не поддаются расшифровке и нигде кроме биографии Ай-сюэ не встречаются, заставляет задуматься. Возможно, имена предков, как и само происхождение Ай-сюэ, были редки и исключительны для Китая того времени. Тогда навряд ли он был сирийцем.

Возвращаясь к статье П. Пеллио, необходимо отметить, что она очень невелика, и автор, помимо рассуждения об именах, не приводит больше никаких других аргументов относительно сирийского происхождения Ай-сюэ.

П. Пеллио отмечает, что эта его статья – всего лишь предварительный очерк, набросок большого комплекса проблем, связанных с историей христианства в Азии, и что он намерен осуществить гораздо более подробное исследование по этим вопросам. К сожалению, проектам этим не суждено было осуществиться. Но, в основном благодаря огромному авторитету П. Пеллио, с этого момента положение о ближневосточном происхождении Ай-сюэ стало для европейских учёных (в отличие от китайских) почти аксиомой.

А. Моул в 1915 г. в статье, написанной в соавторстве с Л. Джайлсом, упоминает «западного христианина Ай-се» («western christian Ai-hsieh») [56, с. 653], но в монографии 1930 г., где Ай-сюэ уделено немало места, на вопросе его происхождения специально не останавливается, отмечая только, что он был «тот, кого Пеллио определил как арабскоговорящего сирийца» [55, с. 229-230].

В большинстве западных исследований, посвященных более общим проблемам, где Ай-сюэ упоминается лишь вскользь, в данном вопросе авторы ограничиваются ссылкой на П. Пеллио или на А. Моула (то есть, фактически, тоже на П. Пеллио). Исключением является книга Т. Альсена «Культура и завоевания в монгольской Евразии», где автор пытается более подробно обосновать гипотезу о сирийском происхождении Ай-сюэ. Однако, по-нашему мнению, его доводы нельзя счесть достаточно убедительными. Он вполне безапелляционно заявляет, что Фу-линь обозначает Рум (что верно для многих случаев, но, как мы видели, далеко не всегда), и при этом ссылается на текст стелы, где относительно значения этого термина нет никаких разъяснений. Далее, он предполагает, что Ай-сюэ - это некий ‘Исā, врач, упомянутый в хронике Бар Эбреуса: «В это время (около 1240 г. – С.Д.) ‘Исā, врач из Эдессы, который был учеником врача Хасрāна, был знаменит в Мелитене. Этот человек уехал из Мелитены в Киликию, жил там и служил королю, и он построил основание великолепной церкви во имя святого Мāр Бар Сāумы» [64, т. I, с. 409-410]. Т. Алльсен предполагает, что этот Иса участвовал в армянском посольстве, которое было послано ко двору Гуюка под руководством Смбата Спарапета (1247-1250), и был приглашен остаться там (см. [34, с. 149]).

Нам, однако, кажется странным, что Бар Эбреус, отметив участие Исы в основании церкви, ничего не сказал об его отъезде и карьере в Китае, которым, отметим, автор хроники очень интересовался. Ещё более трудно объяснить тот факт, что Ай-сюэ, как мы видели, начал свою карьеру в возрасте приблизительно двадцати лет (Т. Алльсен не оспаривает 1227 г. как дату его рождения, а Гуюк, как известно, правил в 1246-1248 гг.), т. е. у него никак не было времени стать в Мелитене известным врачом и послужить армянскому царю в Киликии.

Проанализировав китайские источники, можно прийти к выводу, что исходя из сообщаемых в них данных уверенно решить вопрос о происхождении Ай-сюэ невозможно. Не одна из точек зрения не может быть достаточно аргументирована.

Однако Ай-сюэ упоминается не только в китайских источниках. Из его биографий нам известно, что он был участником как минимум одного посольства в Персию, ко двору ильханов: «В четвертом месяце [года] гуй-вэй (29.IV – 27.V. 1283 г. – С.Д.), летом, выбирали способных [людей] чтобы отправить [их] в посольство ко дворам всех князей Северо-Запада, и так как гун уже несколько раз [участвовал] в посольствах, [он был избран]. У границы [ему] был представлен чэн-сян Бо-ло 博囉丞相, [ещё один участник посольства]. На обратном пути [они] повстречались с бунтовщиками[26], и послы потеряли друг друга. Гун, не обращая внимания на стрелы и камни, [сумел] выйти из [этой] земли смерти, и только через два года [пути] достиг столичного округа. [Он] прибыл на аудиенцию, неся в свёртке драгоценные одежды, [которые] были ему пожалованы князем А-лу-хуэй-у 阿魯輝吾[27], и тут же сделал [весьма подробный] доклад о дороге туда и обратно. Император был очень доволен, и, вздохнув с восхищением, сказал придворным сановникам: “Бо-ло родился в моих землях, кормился от моих милостей, но чувствует себя [хорошо и] покойно там, [а] Ай-суй рождён там[28], его семья там, но [он] остался верен мне! [О,] почему [они] столь далеки друг от друга [по своим добродетелям]?!” [За свои заслуги Ай-сую] была пожалована [должность] пин-чжан чжэн-ши, но [из скромности он] отказался [принять её]» [29, с. 54].

Это посольство отмечено также в знаменитой истории Рашид-ад-Дина, который пишет, что зимой 1284-1285 гг. от великого хана прибыло посольство с инвеститурой (ūrdūqiyā для Аргуна, в составе чинсанга Пулада[29] и Иса Кульчи - «переводчика» (см. [10, т. III, с. 116])[30]. Ильхан Аргун пишет об этом посольстве (речь идёт в том числе о «Ise tercimam»; терчиман также значит «переводчик» - С.Д.) в письме Папе, от которого до нас дошёл лишь не слишком ясный латинский перевод (текст письма см. [47, с. 191]).

В других частях хроники Рашид-ад-Дина рассказывается ещё о ряде эпизодов из жизни Ай-сюэ в Китае. В них он именуется ‘Исā Тарсā[31] Калямчи («Писец») (несколько другую форму его именования можно объяснить тем, что эту часть хроники писал иной автор, нежели описывавший прибытие посольства 1284-1285 гг.), и выведен как ярый враг мусульман. Согласно одному из них, однажды во время правления Хубилая, Иса, вместе с двумя другими сановниками, по имени Ибн Ма’āлин и Байдак, убедил императора запретить мусульманам под страхом смерти резать баранов, следуя предписаниям Корана (монгольский традиционный способ был иным – барана убивали ударом в сердце, не проливая крови), и проводить обрезание, а также оклеветал известного богослова Маулāнā Бурхāн аль-Дин Бухāри, который был сослан в Южный Китай, где и умер. Наконец, через семь лет притеснений, мусульманские купцы решили поднести богатые дары визиру (по-видимому, имеется ввиду один из крупных придворных сановников, так как поста визира в Китае, разумеется, не было – С.Д.), чтобы он сообщил Хубилаю, что мусульмане будут вынуждены навсегда покинуть страну, если запреты не будут отменены, что нанесет непоправимый ущерб торговле, и великий хан был вынужден пойти на уступки (см. [10, т. II, с. 190-191]).

В другой раз, уже в правление Тимура (монгольское тронное имя Олджайту-хан, храмовое имя Чэн-цзун - «Счастливый предок», родился 1265 г., правил в 1295-1307 гг.), двенадцать чиновников, среди которых был и Иса, были уличены в мошенничестве с драгоценными камнями (они были приобретены казной у иноземного торговца, и указанные сановники добились, чтобы их оценили[32] в 60 тысяч балышей[33] – вдвое больше их реальной стоимости, с целью присвоить разницу). Мошенники были брошены в тюрьму и приговорены к смерти. За них просила императрица Кокегунь-хатун, но император был непреклонен. Лишь ламе Танба-бакши, очень чтимому Тимуром, удалось убедить его, что положение требует освободить арестованных. Они были помилованы, но их обязали, тем не менее, возместить казне 30 тысяч балышей, присвоенных ими (см. [10, т. II, с. 213]).

Ни одна из двух историй не отмечена в китайских биографиях Ай-сюэ (впрочем, стоит отметить, что служебные «неудачи», если они не приводили к гибели героя, редко находили отражение в официальных биографиях). Возможно, что изложенные эпизоды были придуманы автором (или его информаторами), чтобы осмеять христиан-сановников великих ханов. Однако, они могут быть косвенно основаны и на каких-нибудь реальных событиях. Например, Кэ Шао-минь сообщает, что в 1276 г. Ай-сюэ удалось разрушить интриги Ахмада Фанакати[34], главы мусульманской партии при дворе Хубилая, против знаменитого генерала Баяна[35], что может подтверждать отмеченную в первом эпизоде из Рашид-ад-Дина враждебность Ай-сюэ по отношению к последователям ислама.

Вторая история может быть отзвуком того, что, как можно понять из китайских биографий, во время правления Тимура Ай-сюэ потерял значительную часть своего влияния и даже во дворец приглашался достаточно редко, о чём сообщается в тексте его надгробной стелы: «[В год] гуй-мао [эры правления] Да-дэ[36] (19.I. 1303 г. – 5.II.1304 г. – С.Д.) император был неспокоен, выходя [из дворца] по государственным делам, [он был вынужден] пользоваться второстепенными боковыми воротами и боковыми дверями, [опасаясь мятежников]. В восьмом месяце, осенью, в столичном округе было землетрясение. Императрица (букв.: Средний Дворец – С.Д.) пригласила гуна (Ай-сюэ – С.Д.) и сказала: “Вы знаете небесные знамения, это [землетрясение] не вызвано ли [недовольством] подданных?” Гун ответил: “Боги неба и земли предостерегают [правителей]. Причем [здесь] народ ? [Впрочем,] я бы хотел хорошо обдумать эту [проблему]”. [Императрица] сказала: “Почему Вы не сказали этого раньше?” Гун сказал: “Когда [я], раб, служил Ши-цзу, [то когда бы] я [ни] пришёл к императору, даже если [он] был в постели или ел, [всё равно] никогда не отказывал [мне] в аудиенции. А теперь я [напрасно] провожу дни и месяцы, без малейшей возможности прийти [во дворец] чтобы служить [Его Величеству]. Как же [мои] слова могли бы достичь [Вас]?” В течение нескольких следующих лет изо дня в день было всё больше бедствий, [но] силы гуна [таяли] от старости, слабость изменила его, [а] справедливые слова, слишком прямо порицающие [действия правителей], не были приняты [к сведению].» [29, с. 55].

В любом случае, даже если эти истории основаны на несколько приукрашенной действительности, они, сообщая интересные сведения о чёрных полосах в жизни Ай-сюэ, не отмеченных в его официальных китайских панегириках, не дают нам ничего нового относительно его происхождения.

Таким образом, единственное, о чём можно уверено заявлять – это то, что Ай-сюэ был христианином. Ни доказать, ни опровергнуть гипотезу его европейского, равно как и ближневосточного происхождения, не представляется возможным. Сторонники обеих точек зрения приводят явно недостаточное количество аргументов в пользу своих утверждений, поскольку явных свидетельств в источниках нет, и любое утверждение может быть опровергнуто. Без сомнения, проблема происхождения Ай-сюэ не относится к главным вопросам китайской или монгольской истории, и авторам, пишущим работы по более общим темам, обычно некогда детально заниматься ею. Поэтому обычно Ай-сюэ считается сирийцем, причём на данный момент в европейской литературе это фактически стало общим местом, в чём немалую роль сыграл авторитет П. Пеллио.

Впрочем, есть и интересные исключения. В начале XX в. академик В. Бартольд высказал предположение, что Ай-сюэ можно отождествить с другим таинственным персонажем эпохи, известным под именем пизанца Изола (см. [2]). Посмотрим, не даст ли нам чего-нибудь нового проверка гипотезы В. Бартольда.

Пизанец Изол известен по целому комплексу, как европейских, так и ближневосточных источников. Армянский историк Степанос Орбелиани пишет, что около 1288 г. будущий ильхан Олджайту (родился в 1281 г., правил в 1304-1316 гг.) был крещен и наречен Феодосием «знатным франком, именующимся сир Чол» (цит. по: [58, с. 495]). Навряд ли приведённую дату можно считать достаточно точной - все рассказы христианских источников о крещении членов семьи чингисидов несут на себе определённую печать легендарности. Сообщение указывает скорее на то, что этот « сир Чол » был среди самых влиятельных христиан при дворе ильханов[37].

П. Пеллио отмечает : « если учитывать, что монгольское произношение инициальной “i” таково, что она легко переходит во взрывную палатальную (ĵič, и даже в денто-спирантную (dz, ts), то кажется вполне естественным, что латинской формой его имени, в нескольких вариантах, почти одинаково вероятных, могло бы быть Isolus, Ozolus, или даже Iolus » [58, с. 497].

В части всемирной истории Рашид-ад-Дина, посвященной европейским странам, мы находим следующие сведения: «Пизā, владеет множеством воинов на суше и на море, тот, кто зовётся Ğōl Bahādur, который поддерживает дружбу и согласие с монгольскими правителями (pādisāh) семьи Чингис Хана, тут господин» [50, с. 22].

К сожалению, в пизанских архивах нет ничего об этом «господине». Однако, в ряде европейских документов Изол всё же упоминается. Первый раз он появляется в 1289 г.[38] – папа Николай IV (1288-1292) адресует ему одно из писем, датированных 13 июля, которые должен был взять с собой Джованни да Монтекорвино, отправлявшийся с миссией на Восток. Это были рекомендательные письма, содержавшие просьбу понтифика защищать христиан в дальних землях и помогать миссионерам. Они были предназначены «Argoni Regi Tartarorum», «Cobyla Cham, magno principi Tartarorum», «Principi Tartarorum» (скорее всего, их можно было передать любому монгольскому правителю, которого миссионеры могли бы встретить на своём пути) и «nobili viro Jolo de Pisis» («Laetamur in Domino», см. [65, т. V, с. 218-221])). Наличие имени Изола в списке адресатов показывает его чрезвычайно высокий статус, по крайней мере, в глазах папы (письмо ему стоит сразу после письма к «неизвестному монгольскому князю»), но, как ни досадно, в тексте, крайне обобщенном, нет никаких намёков на его местонахождение. Где же миссионеры должны были передать ему это письмо - в Китае или в Персии? Второе подобное письмо, ни в коей мере не проясняющее ситуацию, было написано папой непосредственно перед отъездом несколько задержавшихся миссионеров 13 августа 1291 г. («Accedit gratum», см. [62, т. IV, с.298]).

Абсолютное большинство документов, в которых идёт речь о нашем герое, датируется коротким периодом 1300-1301 гг. В это время ильхан Газан вынашивал планы организации совместной с христианскими державами Европы военной экспедиции против мамелюкского Египта, и Изол играл важную роль в её подготовке. Булла от 20 сентября 1300 г. называет его, с заметной долей неуверенности, «vicarius Sirie ac Terre Sancte a Casano imperatore Tartarorum, ut asserit, institutus» (цит. по [61, с. 188]).

Однако из хроники Макризи известно, что во время этой кампании Газан назначил в Сирию, которую предстояло завоевать, трёх наместников – военачальников Кипчака, Бектамира и Альбеки-Сафида (соответственно в Дамаск, Алеппо и Хомс, Триполи и Сахель), первым и главным из которых был Кипчак (см. [48, т. II, ч. 4, с. 156-159, 162]). Отсутствие среди них имени Изола может быть объяснено желанием Газана повысить статус пизанца в глазах европейцев (чуть дальше мы увидим, что в этот период Изол был фактически официальным представителем Газана в Европе, который должен был убедить Запад принять участие в кампании).

Стоит, впрочем, вспомнить и обещания Газана вернуть европейцам всю Святую Землю, если они помогут ему в войне с Египтом[39]. Изол мог быть назначен губернатором земель, которые предполагалось отдать европейцам, если те придут на помощь монголам. Естественно, решение вопросов передачи земель, их раздела и т.п. логично было доверить христианину (см. [61, с. 189]).

Однако европейцы вовсе не горели желанием вернуть себе Святую Землю. Правителей Запада гораздо больше увлекали европейские дела. Впрочем, явно отказаться от участия в богоугодном деле также было невозможно. Изол должен был уговаривать, хитрить, убеждать – и везде получать уклончивые ответы.

20 сентября 1300 г. Изол написал папе Бонифацию VIII (1294-1303) письмо, в котором сообщил ему, что некий «буржуа из Фамагусты, Вивьен де Гиннибальдо из Акры, был признан виновным в поставке в Египет запрещенного оружия, в противоречии с понтификальными запретами». Изол предложил заменить отлучение обязательством участвовать, вместе со своим кораблём, в экспедиции против Египта, или нанять вместо своего другой корабль. Бонифаций отправил в Фамагусту, где находился Изол, двух судей для расследования. 15 июня 1301 г. было принято решение - Вивьен де Гиннибальдо был обязан нанять корабль, каковой приговор был засвидетельствован нотариусом Ламберто ди Самбукето. Изол в акте назван «nobilisvir CiolusBofetidePisis» [61, с. 192-194], что, по мнению Ж. Ришара, может быть вариантом имени Pericciolus или Perizolus (см. [61, с. 187]).

Другое письмо, «пришедшее в Фамагусту в дом, где живет указанный господин Зол (Zolus), 25 марта [1301 г.]» - ответ «Золу ди Анестазио, поверенному (misaticus)[40] Газана, хана Тартар». Дело в том, что Изол отправил некоего «dominus Viscardius» (возможно, речь идёт о Бускареле ди Гизульфо, о котором мы упоминали выше, генуэзце, служившем ильханам, в основном в качестве посланника) в Италию, куда тот и прибыл в июле 1301 г., с распоряжением убедить Карла II Анжуйского, короля Сицилии, освободить из плена Стрена де Бонифанте, некогда служившего Газану в войнах против Египта. В письме Изола извещают, что его просьба выполнена, Стрена де Бонифанте освобождён и ему возвращено его имущество (см. [51, с. 34-37]).

Оба этих случая, не слишком важных с точки зрения подготовки совместной экспедиции, неплохо показывают, чем приходилось заниматься Изолу. Впрочем, они также иллюстрируют немалое уважение, выказываемое ему европейскими государями.

Несмотря на содействие папы, усилия Изола не принесли больших результатов. Только киприоты, бывшие ближе всего к театру военных действий, послали несколько галер. Сотня киприотских всадников, высадившись у Розетты, сожгла несколько арабских деревень, а затем христианские корабли, демонстративно пройдя ввиду александрийского рейда, удалились по направлению к Святой земле и некоторое время грабили сирийские берега, время от времени вступая в схватки с египетскими кораблями. Согласно одной их хроник, Изол (il signor Chiol) лично участвовал в этих морских сражениях, защищая знамя Газана[41].

На деле, жизнь и происхождение Изола вызывают ещё больше вопросов, чем ставит перед нами биография Ай-сюэ. Европеец на службе Газана, его полномочный представитель, возможно, ответственный за распределение Святой Земли между европейцами, буде они прибудут на помощь, должен был, без сомнения, быть одним из самых влиятельных христиан Персии, ведь крестным отцом царевича, без сомнения, охотно согласился бы быть и несторианский патриарх, и католический епископ Султании.

Очевидно, что его положение было неизмеримо выше уровня, достигнутого Бускарелем ди Гизульфо и другими европейцами на службе ильханов, о которых нам известно. Но период, когда он появляется в источниках, довольно непродолжителен – письма 1289 и 1291 гг., которые ничего не говорят ни о месте его пребывания, ни о занимаемых постах, история с крещением Олджайту, которую, даже если это не легенда, довольно трудно точно датировать, и, наконец, сведения о его деятельности в Европе в 1300-1301 г. – всё это укладывается в 12 лет.

Без всякого сомнения, чтобы сделать такую карьеру, нужно было быть влиятельным вельможей либо отпрыском весьма важного рода (Изол им не был, иначе о нём были бы хоть какие-то свидетельства в европейских архивах, но иной информации, помимо приведённой нами выше, пока не обнаружено), либо покинуть Европу в молодости, и посвятить долгие годы закреплению своих позиций на чужбине. Это, вероятнее всего, и случилось с Изолом, и потому он не успел попасть даже в нотариальные акты, довольно скрупулёзно отражавшие жизнь гражданина любой из итальянских морских республик того времени.

По всей вероятности, в Европе до 1300 г. о его существовании никто не знал, кроме пап. Мы видели, что даже киприоты называли его Чол, также, как он именуется, как мы помним, в восточных хрониках (вариант, основанный, как доказал П. Пеллио, на особенностях монгольского произношения). То есть киприоты не знали его европейского имени, употреблявшегося им в официальных документах. Вполне возможно, что и прозвище « пизанец » было основано скорее всего на его собственных словах. Иначе то, что на Кипре его именовали « по-монгольски », весьма трудно объяснить.

Одним словом, он внезапно появился на политической сцене, уже обладая в Персии весьма высоким положением, и также внезапно исчез безо всяких следов.

Вернёмся к Ай-сюэ. Мы знаем, что он возвратился из посольства в Персию в 1285 г., доказав тем самым верность императору, что стало началом его карьеры в высшем эшелоне власти. В том же 1285 г., он отказался от предложенной должности пин-чжан чжэн-ши, в 1287 г. стал главой Ми-шу цзяня, в 1289 г. – был назначен управлять Чун-фу сы, в 1294 г. – получил степень сюэ-ши чэн-чжи Академии Хань-линь, в 1297 г. – должность пин-чжан чжэн-ши, освобождённого от исполнения служебных обязанностей.

Однако, после этого в его биографиях – пауза до 1303 г. Вероятно, после смерти Хубилая, с которым его связывала искренняя симпатия, в 1294 г. влияние Ай-сюэ пошло на спад. Пост, дарованный ему в 1297 г. – скорее почётный титул, нежели наделение фактической властью, в отличие от того же поста, но сопряженного с выполнением реальных обязанностей, предложенного ему в 1285 г.

Формально, в 1300-1301 гг. он мог находиться в Персии, поскольку там служебные перспективы были гораздо более привлекательны по сравнению с Китаем, где он был в опале. Впрочем, он, как человек опытный, мог быть послан туда с официальной миссией Тимуром, в правление которого, после победы над мятежным Кайду, значительно участились связи между улусами империи. В тексте его некролога мы находим следующую фразу: «по границам [империи] утром – иней без конца, вечером – снег падает огромными хлопьями, [но он] уходил и возвращался, и снова – уходил и приходил назад» (цзи фу эр ван, фу ван эр гуй 既復而往, 復往而歸 [29, с. 55]. Пассаж, без сомнения, очень литературен, но также в нём можно усмотреть и информацию о том, что Ай-сюэ не раз отправлялся в дальние края. В других местах он также восхваляется как путешественник, как неутомимый посол, всегда готовый по приказанию хана идти на край света. Не будем забывать, что он был известен своими познаниями в языках западных стран – ценное качество, которое больше всего подходит для дипломатической карьеры.

Стоит помнить, что традиционная биография чиновника это, как правило, его послужной список. Описанные события его жизни иллюстрируют и поясняют этапы его карьеры, и упоминаются только с этой целью. Например, такому важному для человека событию, как брак, внимания почти никогда не уделяется, как, впрочем, не обращается внимание и на дату рождения (в отличие от даты смерти ; ведь рождается просто человек, а умирает чиновник, который в связи с кончиной получает те или иные посмертные титулы; впрочем, в биографии, помещенной в Юань ши, дата смерти также не указана, хотя, без сомнения, авторы её знали, ведь они основывали свой текст на данных стелы). Посольство 1283-1285 гг. принесло Ай-сюэ доверие императора и важные посты. Даже если ещё одно путешествие (или даже посольство) и имело место, но было неудачно, т. е. не принесло герою высочайшего благоволения и новых чинов и наград, то не было смысла упоминать его в биографии.

Если принять гипотезу о тождестве Изола и Ай-сюэ, то это объясняет, почему папа адресовал ему письма, он мог быть известен в Риме как самый влиятельный христианин монгольской империи, доверенное лицо императора, могущий быть полезным миссионерам, к 1291 г. могла дойти весть и о том, что он стал главой Чун-фу сы. Вряд ли на Западе понимали, что, в виду малой численности христиан в Китае, это далеко не самый важный пост в имперской администрации. Становится яснее, почему Изол был избран крёстным отцом Олджайту[42] – ведь он был важным христианином из столицы империи, приближенным великого хана – можно ли себе представить лучшего восприемника для принца-чингисида? Те же соображения, вероятно, позволили ему сразу добиться в Персии значительного влияния и быть назначенным полномочным представителем, которому было поручено организовать помощь европейцев в войне с Египтом (между прочим, если наши предположения верны, его личное участие в военных действиях против мамелюков в возрасте 73-74 лет не может не восхищать; к сожалению, в европейских источниках нет никаких свидетельств о возрасте Изола).

Однако, несмотря на то, что он сделал всё, что мог, миссия его была неудачной – он не сумел привести европейские войска на помощь Газану. Нетрудно представить себе, что после этого он предпочёл вернуться в Китай, где у него оставалась семья, а старшие дети, по всей видимости, были на государственной службе. Однако в Китае его время уже кончилось. Он был стар, да и Тимур, в отличие от Хубилая, не особенно ему доверял (вполне возможно, что он, как многие чиновники, действительно был замешан в каких-нибудь коррупционных аферах), он получал «пустые» титулы, и даже нечасто удостаивался приглашения на официальные церемонии во дворец.

В заключение, вернемся к уже упоминавшейся нами фразе из всемирной истории Рашид-ад-Дина: «Ğōl Bahādur, который поддерживает дружбу и согласие с монгольскими правителями (pādisāh) рода Чингис Хана». Произведение Рашид-ад-Дина, написанное по приказу Газана, источник исключительно официальный. Несмотря на то, что ильханы в политическом плане не зависели от Ханбалыка, формально они признавали свой вассалитет. Тот же Газан использовал в международной переписке печать китайского образца (возможно, дарованную великим ханом как знак инвеституры), где он, в полном соответствии с китайской иерархией, именуется ваном, т. е. князем, подданным императора – хуан-ди (см. [53, с. 483]). Титул же падишаха, употреблённый в приведенном отрывке, близок скорее к императорскому. Особенно в словосочетании «монгольский император рода Чингис Хана» титул этот должен указывать, скорее всего, на великого хана, главу монгольской империи и Золотого рода чингисидов. Несколько смущает то обстоятельство, что если Ğōl Bahādur – это Ай-сюэ, то получается, что в другом месте хроники он же упомянут под другими именами, Иса Калямчи или Иса Кульчи. Однако не будем забывать, что хроника Рашид-ад-Дина, замысел которой был необыкновенно широк, писалась разными людьми, более того, многие части книги создавались иностранцами - известно, что за историю Китая отвечали двое китайских учёных, Индии – буддийский монах из Кашмира, а историю «Франкистана» – Западной Европы (именно в этой части и упоминается Пиза и Ğōl Bahādur) – французский монах (см. [1, с. 58-59]). Не все разночтения можно было согласовать при редакции.

Если изложенные выше соображения о данном фрагменте из Рашид-ад-Дина действительно верны, то это самое яркое свидетельство того, что Изол и Ай-сюэ – одно и тоже лицо, и кое-кому в Персии Изол был известен своей карьерой в Китае и личными связями с императором. Возможно, свою роль сыграл именно факт, что этот текст писал христианский католический монах. До большинства учёных Персии вряд ли доходили слухи об Ай-сюэ, занимавшем, в имперском масштабе, не самую важную должность, но монах-миссионер мог быть наслышан от своих собратьев о «главном христианине Китая», которому писал сам папа.

Конечно, можно представить и ещё один вариант, а именно тот, что пизанец Изол служил в Китае и многого там добился (что объясняет его статус в Персии), при этом не будучи известным нам Ай-сюэ. Однако это всё же крайне маловероятно – европейцы на императорской службе были редки, и любой мало-мальски преуспевший, должен бы был, так или иначе, быть отмечен в китайских источниках.

Отсутствие в источниках более детальной информации, тем не менее, не даёт нам возможности уверенно утверждать, что предположение В. Бартольда верно, и Ай-сюэ и Изол - это один и тот же человек. Однако, как нам кажется, существует немало оснований, чтобы признать эту гипотезу по крайней мере весьма вероятной. Более того, тождество этих двух весьма загадочных персонажей проясняет, как мы попытались показать, многие тёмные места в их биографиях.

Как же Изол - Ай-сюэ попал ко двору Гуюка ? Возможно, он, подобно Марко Поло, был из семьи итальянских купцов, искавших выгоды в дальних странах, доселе закрытых и неизвестных, полных драгоценных товаров. Также не исключено, что он был взят в плен во время завоевательных походов. Лука Ваддинг, писавший свой труд в XVII в., и, следовательно, могший иметь в своём распоряжении некоторые источники, недоступные в настоящее время, полагал, что Изол имел некоторое отношение к Кафе (современная Феодосия, см. [65, с. 220, прим. 1]). Мы знаем, что в генуэзских и венецианских колониях в Причерноморье бывали и пизанские купцы, хотя и немногочисленные. Некоторые из них вполне могли попасть в плен к монголам во время их западного похода 1236-1242 гг.

Если наше предположение верно, то Изол - Ай-сюэ был одним из самых ярких персонажей своего времени, исключением даже для той эпохи, когда Запад и Восток, благодаря монгольским завоеваниям, стали ближе друг к другу, чем когда бы то ни было до этого. Его успешная карьера как в Китае, так и в Персии, ясно доказывает, что в отдельных случаях мобильность человека в средние века была не ниже, а может быть и выше, чем в наше время. Даже по отдельности два этих персонажа удивляют и заставляют задуматься как о пределах человеческой способности к адаптации, так и об удивительной космополитичности Pax Mongolica, столь отличной от закрытости христианской Европы той эпохи.

Приложение. Основные тексты из китайских источников, посвящённые Ай-сюэ.

1. Яо-шоу пин-чжан чжэн-ши, моу-тэ фэн Цинь го-гун 遙授平章政事某特封秦國公 (« [Указ] о пожаловании освобожденному [от исполнения служебных обязанностей] пин-чжан чжэн-ши, некоему выдающемуся [сановнику], [титула ] Цинь-го гуна »)[43].

2. Гу Цзинь-цзы гуан-лу да-фу, пин-чжан чжэн-ши, Хань-линь сюэ-ши чэн-чжи, ми-шу цзянь лин, чун-фу сы ши, Цинь-го гун, Ай-суй, цзэн туй Чэн се, Ли цзань, Чжи гун чэнь, Тай-ши, Кай-фу и-тун сань-сы, Шан чжу го, чжуй фэн Фу-линь ван, ши Чжун Сянь чжи 故金紫光祿大夫平章政事翰林學士承旨秘書監領崇福司事秦國公愛綏 贈推誠協力贊治功臣太師開府儀同三司上柱國追封拂林王謚忠獻制 («Указ даровать посмертные титулы Верного и Мудрого покойному цзинь-цзы гуан-лу да-фу, пин-чжан чжэн-ши, сюэ-ши чэн-чжи [Академии] Хань-линь, главе Ми-шу цзяня, управляющему Чун-фу сы, Цинь го-гуну Ай-суй[44], возвысить [его как] Искреннего Помощника, Сильную Опору, Сановника, Управляющего с [большим] мастерством, Тай ши, Кай-фу и-тун сань-сы, Шан чжу го [и] посмертно пожаловать [титулом] Фу-линь ван»)[45].

3.Гу ци Ша-ла ши чжуй фэн Фу-линь ван фу-жэнь чжи 故妻沙喇氏追封拂林王夫人制 (« Указ о пожаловании посмертного титула супруги (фу-жэнь) Фу-линь вана покойной жене [Ай-сюэ] госпоже Ша-ла »)[46].

4.Фу-линь Чжун Сянь ван шэнь дао бэй 拂林忠獻王神道碑 («Стела на пути духа Верного и Мудрого Фу-линь вана »)[47].

5.Ай-сюэ чжуань 愛薛傳 («Биография Ай-сюэ»)[48].

6.Ай-сюэ чжуань 愛薛傳 («Биография Ай-сюэ»)[49].
Как мы уже упоминали, самым информативным источником о жизни Ай-сюэ, без сомнения, стоит считать текст его надгробной стелы. Учитывая, что он никогда не был переведён ни на один из европейских языков, мы считаем возможным привести его здесь полностью.

Чэнь Цзю-фу. Стела на пути духа Верного и Мудрого Фу-линь вана.

«В первый год [эры правления] Хуан-цин[50] (8.II.1312 г. - 26.I.1313 г. – С.Д.), весной, император сказал так: “Наш [покойный владыка] Тай-цзу[51] первым получил Небесный мандат, Тай-цзун[52] и Сянь-цзун[53] [преодолевали большие] испытания, трудились изо всех сил, и добились [больших успехов], [а власть] Ши-цзу охватила десять тысяч племён. Сыновья и внуки, поколение за поколением, достигли в Нашей персоне величайшего успеха.

Великий сановник отдавал все свои силы, изнуряюще трудился и [должен быть] прославлен высочайше, [но] не был оценен [по заслугам]. Мы крайне опечалены!

Поэтому [Мы] приказываем наградить покойного цзинь-цзы гуан-лу да-фу, Цинь го-гуна Ай-суй, возвысить [его как] Искреннего Помощника, Сильную Опору, Сановника, Управляющего с [большим] мастерством, Тай ши, Кай-фу и-тун сань-сы, Шан чжу го [и] посмертно пожаловать [титулом] Фу-линь ван, даровать [ему] посмертные титулы Верного и Мудрого”.

[Также император] повелел мне, некоему рабу, составить текст, чтобы вырезать [его] на стеле на дороге, [ведущей] к могиле. [Вот мои] скромные замечания, [чей] смысл ясен.

Гун был уроженцем Фу-линя в западных краях, его дед – Ба-а-ла[54], отец – Бо-ло-му-су[55]. Гун был твёрд, просвещён, верен и искренен, по своей природе [склонен] соблюдать правила.

В языках всех царств западных краёв, астрономии и медицине не было ничего, чего бы [он] не изучил. Был некий Ле-бянь-а-да (Раббан-ата – С.Д.), [который] по причине искони присущей [им обоим] религии, представил [гуна] Дин-цзуну и рекомендовал его [как] мудреца. [Ай-суй] был приглашён прислуживать приближённым [императора], [он] осмеливался справедливыми речами увещевать [вышестоящих], [и потому] получил место в резиденции [будущего императора] Ши-цзу.

[В год] жэнь-сюй [эры правления] Чжун-тун (22.I.1262 г. - 9.II.1263 г. – С.Д.), весной, [император] приказал повсюду в столице провести в восьмой день второго месяца (27.VII.1262 г. - С.Д.) буддийские церемонии, повсеместно возвести близ улиц, по которым проследуют [процессии], башни, украшенные кистями пяти цветов, и собрать сотню певичек из дворцовой школы[56], чтобы [они] встречали, приветствуя, императорский экипаж. Гун вошёл [к императору] и сказал: “В то время как ныне Гао-ли (Корея – С.Д.) [лишь] недавно присоединена[57], Ли Тань снова изменил[58], по берегам в Хуай-хае[59] походные котлы [гремят] до самого рассвета[60], Поднебесная устала и истощена, открытые язвы ещё не зарубцевались, сейчас [делать] ненужные расходы – это не то, что [можно назвать] планами на благо Алтарю Земли и Злаков (государству – С.Д.)”. Император благосклонно принял этот [совет].

В полнолуние того же месяца император [намеревался] отбыть в Чан-чунь гун[61], так как [он] хотел остаться [там] на ночлег. Гун вбежал [к нему], и сказал, увещевая: “[Когда] правящий дом перемещает войска, [то] тогда солдаты находятся в беспокойстве, а отягощённый народ прекращает трудиться. [Пусть] Ваше Величество соизволит оставить в покое этот [монастырь]!”[62] В это время император ел, [выслушав это, он] с изумлённым видом закончил [трапезу], хлопнул гуна по спине в знак милости и сказал: “[Кажется], только Вы слышали [эти] мудрые слова!”[63] Кортеж немедленно вернулся. [Начиная] с этого дня [император] смотрел [на гуна] как на близкого человека. Будучи приближённым, гун также, [как и раньше], не скрывал ничего [из своих мыслей].

[В год] у-чэнь [эры правления] Чжи-юань (16.I.1268 г. – 2.II.1269 г. – С.Д.), весной, была большая охота в Синьани[64], в Баодинской [области][65], дни [охоты] были уже весьма долгими, гун в присутствии императора спросил собравшихся крестьян: “Вашему земледелию не причинен [никакой] ущерб?” В тот же день император прекратил [охоту].

По поводу того, что [император] прибыл в Шанду[66], в новом [дворце] Лян-тин[67] устроили большой пир, все князья и чиновники соперничали, чтобы [получить право] поднести [императору] вина. Гун вошёл и сказал: “Можно ли так пить ?!” Император опомнился, обнял гуна, поднял его с колен, сделал глоток из своего [кубка], левой рукой расправил усы и бороду гуна, и напоил [его] вином. А затем он сказал принцу-наследнику: “Имея подобных сановников, зачем Нам печалиться?”[68].

В четвертом месяце [года] гуй-вэй (29.IV-27.V.1283 г. – С.Д.), летом, выбирали способных [людей] чтобы отправить [их] в посольство ко дворам всех князей Северо-Запада, и так как гун уже несколько раз [участвовал] в посольствах, [он был избран]. У границы [ему] был представлен чэн-сян Бо-ло, [ещё один участник посольства]. На обратном пути [они] повстречались с бунтовщиками, и послы потеряли друг друга. Гун, не обращая внимания на стрелы и камни, [сумел] выйти из [этой] земли смерти, и только через два года [пути] достиг столичного округа. [Он] прибыл на аудиенцию, неся в свёртке драгоценные одежды, [которые] были ему пожалованы князем А-лу-хуэй-у, и тут же сделал [весьма подробный] доклад о дороге туда и обратно. Император был очень доволен, и потому, вздохнув с восхищением, сказал придворным сановникам: “Бо-ло родился в моих землях, кормился от моих милостей, но чувствует себя [хорошо и] покойно там, [а] Ай-суй рождён там, его семья там, но [он] остался верен мне ! [О,] почему [они] столь далеки друг от друга [по своим добродетелям]?!” [За заслуги Ай-сую] была пожалована [должность] пин-чжан чжэн-ши, но [из скромности он] отказался [принять её].

[Когда] император впервые поднялся на гору Вань-суй шань, то [он] издали оглядел [все] четыре предместья [столицы], [жители] которых выглядели больными от изнуряющей скученности, захотел туда поехать, [и] направился в крайне перенаселённый Южный город. Жители наполняли Даду, [и далеко] не всем удавалось получить ночлег. Стражники надзирали за шалашами и хижинами.

Убили, [принеся в жертву], новорождённого лосёнка и основали ведающее медициной и астрономией Западных краёв [управление], наречённое Гуан-хуэй сы, чтобы бесплатно лечить в столице одряхлевших и увечных, которые бедны и [потому] не сообщают [о своих несчастьях], [и] все, по словам гуна, дошли до крайности.

@темы: история, Пётр царевич Ордынский, Дмитриев С. В.

---

Золотоордынская цивилизация. Выпуск 5

Золотоордынская цивилизация. Сборник статей. Выпуск 5. – Казань: Институт истории им. Ш.Марджани АН РТ, 2012. – 440 с. + 12 с. цв. вкл.

Редакционная коллегия:
Р.С.Хакимов – шеф-редактор (Казань)
И.М.Миргалеев – главный редактор (Казань)
М.Г. Крамаровский (Санкт-Петербург)
Иштван Вашари (Венгрия, Будапешт)
В.В. Трепавлов (Москва)
Юлай Шамильоглу (США)
И.В. Зайцев (Москва)
Д.В. Колодзейчик (Варшава, Польша)
Э.С. Кульпин-Губайдуллин (Москва)
Д.М. Исхаков (Казань)
Г.Ф. Валеева-Сулейманова (Казань)
В.А. Иванов (Уфа)
Н.Н. Крадин (Владивосток)
Чжао Чжу-ченг (Тайбей, Тайвань)
Н.Д. Руссев (Кишинев, Молдова)
М.И. Ахметзянов (Казань)
Г.В. Владимиров (София, Болгария)
Р.Ю. Почекаев (Санкт-Петербург)
Хироюки Нагамине (Саппоро, Япония)
Ильяс Кемалоглу (Анкара, Турция)
Канат Ускенбай (Алмата, Казахстан)
Содномын Цолмон (Улан-Батор, Монголия)
М.С. Гатин (Казань)

Редактор издания:
кандидат исторических наук И.М.Миргалеев

СОДЕРЖАНИЕ

От редакции 7

Источниковедение, историография и методология

Гатин М.С. Бертольд Шпулер о питании в Золотой Орде 8

Зайнуддинов Д.Р. Сведения Из ад-дина Ибн Шаддада о Золотой Орде 13

Зайнуддинов Д.Р. Обстоятельства, в которых проходили дипломатические отношения между мамлюкскими султанами и золотоордынскими ханами (к вопросу анализа переводов арабских источников В.Г.Тизенгаузена) 21

Миргалеев И.М. Изучение османско-турецких средневековых сочинений по золотоордынской истории 31

Пашаоглу Дерья Дерин. «Умдат ат-таварих» с точки зрения «Умдат ал-ахбар» 38

Тулибаева Ж.М. «Муджмал-и Фасихи» как источник по изучению истории Золотой Орды 45

История и культура

Беспалов Р.А. Хан Улу-Мухаммед и государства Восточной Европы: от Белева до Казани (1437–1445 гг.) 53

Возный И.П. Политическая ситуация на территории между Верхним Сиретом и Средним Днестром во второй половине ХІІІ – ХІV вв. 71

Вольфрам фон Шелиха. Основание православного епископства в Сарае в 1261 году 83

Гагуа Р.Б. Участие татар в 1410 году в прусской кампании объединенных войск Польши и Великого княжества Литовского в западноевропейском летописании XV столетия 91

Гаркавец А.Н. Откуда есть пошли кыпчаки и кимаки 99

Гарустович Г.Н. Еще раз о датировках мусульманских кирпичных мавзолеев степной полосы Волго-Уральского региона 126

Гарустович Г.Н. Католическая миссионерская деятельность на Южном Урале в XIV веке 137

Исхаков Д.М. Еще раз о личностях исламизаторов Улуса Джучи в XIV в. 149

Кулешов Ю.А. «Монгольская латная конница» – историческая реальность или научная спекуляция? (К вопросу о тактике монголо-татар в период Великого завоевания) 153

Кушкумбаев А.К. Значение засады в монгольской стратегии и тактике ведения боевых действий 181

Майоров А.В. Монголы, Никея и Рим в середине XIII столетия 193

Оллсен Т. Царевичи левой руки: введение в историю улуса Орды XIII – начала XIV в. 209

Пачкалов А.В. Города Нижнего Поволжья в эпоху «Великой замятни» 229

Петров П.Н., Бугарчев А.И. Медные монеты из Дев-кескен-кала 237

Пилипчук Я.В. Последствия монгольских завоеваний: кыпчаки в Венгрии 246

Почекаев Р.Ю. Придворный этикет и протокол как средство формирования образа монарха в Золотой Орде и поздних тюрко-монгольских государствах 264

Сабитов Ж.М. Политическая система Золотой Орды: генезис основных политических институтов 269
www.proza.ru/2013/08/19/1110

Савельев Н.И. Водоснабжение Царевского городища 276

Селиверстов Д.А. Белевская битва 1437 года (1) 303

Стародубцев Г.Ю. Городище Царский Дворец – замок Великого княжества Литовского на границе с Золотой Ордой (находки в ходе исследований 1997–2010-х гг.) 317

Тимохин Д.М. Первое сражение хорезмийцев и монголов на Тургайской равнине в 1218 г. и его последствия 326

Хайдаров Т.Ф. Торговые отношения Ганзейского союза и Золотой Орды (1262–1357 гг.) 335

Хаутала Р. Идеологические предпосылки и цели первых папских посольств к монголам в 1245–1248 гг. 340

Хрипунов Н.В. Одежда знати Великой империи монголов в 1207–1266 гг. 363

Шереметьев А.Г. Личные статусные подвески с джучидскими тамгами: вопросы хронологии, интерпретации и использования 394

Новые книги. Отзывы и рецензии

Книги, изданные Центром исследований истории Золотой Орды им. М.А.Усманова в 2011 г. 403

Иванов В.А. Четыре монеты, как эквивалент наличия городов в Башкирии в эпоху Золотой Орды (пример современного археологического мифотворчества по материалам городища Уфа-II) 404

Исхаков Д.М. Рецензия на книгу: Kołodziejczyk D. «The Crimean Khanate and Poland-Lithuania. International Diplomacy on the European Periphery (15th–18th Century)» 415

Почекаев Р.Ю. Как «жестокий завоеватель» попал в компанию «замечательных людей» (рецензия на книгу: Карпов А.Ю. Батый. – М.: Молодая гвардия, 2011. – 347 [5] с.; ил. («Жизнь замечательных людей»: сер. биогр.; вып. 1315)) 418

Сабитов Ж.М. Рецензия на книгу: Храпачевский Р.П. «Армия монголов периода завоевания Древней Руси» 424

Ускенбай К.З. Рецензия на книгу: Трепавлов В.В. «Большая Орда» 429

Хаутала Р. Рецензия на книгу: May T. The Mongol Conquests in World History. – London, Reaktion Books, 2011. – 319 р. 433

Список сокращений 436

Сведения об авторах 437

@темы: книги, Пётр царевич Ордынский, бороться и искать

---

Последние книги Юрченко -

по одной в день.

Юрченко А.Г. Золотая Орда. Между Ясой и Кораном. Начало конфликта DJVU www.twirpx.com/file/975082/
Йессс!

Юрченко А.Г. Хан Узбек. Между империей и исламом. Структуры повседневности DJVU www.twirpx.com/file/973537/
Йессс!

@темы: книги, Юрченко, ссылкота, Пётр царевич Ордынский