Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

ЗАПАДНАЯ ЧАСТЬ КОРЕЛЬСКОЙ ЗЕМЛИ ПЕРЕД НАЧАЛОМ ШВЕДСКОЙ ЭКСПАНСИИ КОНЦА XIII В.

ЗАПАДНАЯ ЧАСТЬ КОРЕЛЬСКОЙ ЗЕМЛИ ПЕРЕД НАЧАЛОМ ШВЕДСКОЙ ЭКСПАНСИИ КОНЦА XIII В.
www.kirjazh.spb.ru/biblio/shask_13/shask3.htm

Захват Шведским государством земли еми в 1249 г. при­вел к установлению непосредственной границы между шведскими и русскими владениями по реке Кюмийоки. С этого времени Корельская земля (ее погосты Яскис и Саволакс) стала пограничной территорией и ее поло­жение значительно осложнилось: она становится главным объектом экспансионистских устремлений шведских фео­далов[1].

Официальной причиной подготавливаемой новой вол­ны шведской агрессии объявлялось стремление к обраще­нию язычников-карел в христианскую веру[2]. При этом сознательно не учитывался тот факт, что карельское насе­ление еще в 20-е гг. того же столетия было уже крещено русскими властями. В действительности же, планируя завоевание основных карельских земель, шведские феода­лы преследовали прежде всего политико-стратегические цели, связанные с общим ходом шведского «Drang nach Östen», основной задачей которого уже в течение ста с лишним лет было завоевание и покорение Финляндии.

До середины XIII в. единственной серьезной политиче­ской силой на берегах Балтики, активно препятствовавшей шведскому завоеванию Финляндии и поддерживавшей финские племена в их борьбе против шведской агрессии, была Русь, Новгородская феодальная республика. Поэто­му уже со времени невского похода 1240 г. шведские пра­вящие круги стремились к завоеванию берегов Невы и Карельского перешейка для того, чтобы отрезать финские племена от прямого контакта с Новгородом, справедливо полагая, что тогда финны, лишенные русской помощи, не смогут сопротивляться завоевателям и в Финляндии окон­чательно укрепится шведская власть. В этой же связи особенно важное значение приобретало завоевание и под­чинение Карелии, так как военные отряды карел, будучи частью военных формирований Новгорода, играли весьма крупную роль в борьбе против шведской агрессии в Фин­ляндии.

Захват Карельского перешейка был важен и в страте­гическом плане — эта территория открывала путь к устью Невы, являвшемуся для Древней Руси единственным вы­ходом в море. Овладение шведами перешейком лишало Русь связи с внешним миром.

Завоевание основной территории карел должно было принести шведским феодалам и прямые материальные вы­годы. Шведское государство рассчитывало получить новые источники доходов от податного обложения местного на­селения, а шведские феодалы — новые земли для феодаль­ной эксплуатации. Овладение Выборгской бухтой и скре­щивавшимися в ней торговыми путями должно было отдать в руки шведских купцов выгодную торговлю ка­рельских земель с заморскими странами и становилось (в форме таможенного обложения этой торговли) еще одним источником доходов в Швеции.

Шведские планы завоевания Корельской земли откры­то поддерживались католической церковью — папским престолом и подчиненными ему иерархами Балтийских стран. Еще в 1255—1257 гг. папская курия, используя рижского и упсальского архиепископов, принимала меры по подготовке крестоносного завоевания и христианизации Каре­лии[3]. В папской булле 1256—1257 гг. содержался прямой призыв к крестовому походу против язычников-карел[4].

Существует предположение, что вопрос о завоевании и христианизации карел поднимался в 1274 г. во время переговоров шведского короля Вальдемара Биргерсона с папой Григорием X[5]. В пользу этого свидетельствует отправленная в 1275 г. папская булла архиепископу упсальскому и епископу линчёпингскому[6] о запрещении про­давать оружие и военные материалы язычникам Карелии, Ингрии, Лаппии и Ватландии, т. е. населению земель, на­мечавшихся в качестве очередной жертвы шведской крес­тоносной агрессии[7].

Разумеется, для папской курии и подчиненных ей иерархов завоевание Карелии было желательно отнюдь не ради высоких идейных соображений и не для обеспе­чения безопасности финляндских земель, население кото­рых к тому времени уже было обращено в христианство (как официально мотивировалась политика папы в во­просе о Карелии). Католическую церковь прежде всего ин­тересовала возможность расширения своего политического влияния, а особенно перспектива увеличения доходов пу­тем обложения церковными поборами населения тех терри­торий, которые будут завоеваны шведскими крестоносцами.

Поскольку на территории Корельской земли, служив­шей главным объектом шведских завоевательных планов, жила основная масса карельского населения, борьба, разгоравшаяся на Карельском перешейке в конце XIII в., должна была решить историческую судьбу карел: останутся ли они под влиянием Руси, или же попадут под иго Швеции.

К этому времени возникли обстоятельства, которые об­легчали шведам решение поставленной задачи. Во второй половине XIII в. осложнилась политическая обстановка в Карелии: в отношениях между Новгородом и карелами впервые наметились определенные разногласия.

В источниках, относящихся к XII — первой половине XIII в. мы не находим никаких указаний на какие-либо конфликты между Новгородом и Корельской землей. Все упоминания о карелах за этот период говорят об их тес­ных политических связях с Новгородским государством[8]. В 60—70-х гг. XIII в. впервые в источниках появляются сведения об обострении отношений между карелами и нов­городскими властями. В 1269 г. новгородский князь Яро­слав Ярославич собирался пойти в поход «на корелу»[9], в 1278 г. новгородский князь Дмитрий Александрович осу­ществил поход против карел и «взя землю их на щит»[10]. По мнению некоторых авторов[11], в той же связи надо рассматривать известные статьи договоров 1262—1263 и 1269 гг., Новгородской республики с немецкими горо­дами, согласно которым Новгород не гарантировал безо­пасности немецких купцов на территории Карелии[12]. Правда, подобное толкование этих источников не бесспорно. Как уже говорилось выше, скорее можно полагать, что отказ новгородских властей обеспечивать безопасность не­мецких купцов., торгующих в Карелии, был вызван тем, что в карельских землях в то время не было новгородской администрации и новгородских войск и Новгород не мог организовать охрану иноземных купцов в случае нападения на них местных жителей.

По-видимому, в данном случае играли роль и экономические соображения: Новгороду было невыгодно поддерживать развивающуюся на карельских землях торговлю немецких и готландских купцов, которые стали выступать конкурентами новгородцев[13].

Финляндскими историками было высказано весьма вероятное предположение, что обострение карело-новгородских отношений во второй половине XIII в. следует связать с ухудшением внешнеполитического положения Новгородского государства после установления золотоордынского ига, а также завершения немецко-датского завоевания Восточной Прибалтики и появления у Новго­родской республики опасной границы с Ливонским орде­ном и датскими владениями[14].

Чем конкретно было вызвано обострение отношений между Новгородом и карелами в 60—70-хх гг. XIII в., летописи не сообщают, об этом можно лишь догадывать­ся. Поскольку власть Новгорода в Карелии опиралась на местную племенную знать, создавшаяся конфликтная си­туация должна была быть, скорее всего, конфликтом Нов­города с карельской племенной знатью, управлявшей Ко­рельской землей. Вероятно, к концу XIII в. карельская племенная знать стала все более превращаться в класс феодалов и начала тяготиться зависимостью от Новгород­ского государства. Видимо, в ее среде появилась тенден­ция к отпадению от Новгорода с целью использования дани, собираемой с карельского населения, для усиления своих доходов[15].

Из того факта, что впервые вопрос о походе на. карел был поднят в 1269 г., можно заключить, что уже к этому времени выявился конфликт карел с Новгородом. Воз­можно, решение князя об организации похода на Корелу было связано с происшедшими в том же году новгородско-немецкими переговорами, на которых стало ясно, что в данной ситуации новгородское правительство не может гарантировать безопасность немецко-готландских купцов в Карелии[16].

Однако поход новгородцев в 1269 г. не состоялся. По словам летописи, князя «умолиша новгородци не ити на Корелу»[17]. Видимо, правящие верхи Новгорода еще не хотели прибегать к оружию, надеясь, что конфликт удаст­ся уладить мирным путем. И действительно, уже в 1270 г. Корела вновь выступает на политической арене как со­ставная часть Новгородского государства, участвуя наря­ду с Псковом, Ладогой, Ижорой и Водью во внутриполи­тической борьбе в Новгороде[18]. В 1270 г. новгородцы по­ссорились с князем Ярославом Ярославичем и изгнали его из Новгорода. Когда он попытался с войском вернуться в Новгород, для отпора князю по призыву новгородских правящих верхов собралась «вся волость новгородьская», т. е. все составные части Новгородского государства — «пльсковичи, ладожане, корела, ижора, вожане». Корела выступила в тесном единстве с новгородцами на защиту общих государственных интересов.

Но в 70-е гг. XIII в. новгородско-карельский конфликт, видимо, вновь стал разрастаться, и создалась напряжен­ная обстановка, которая могла быть разрешена только вооруженным путем. Вероятно, карельская племенная знать к тому времени полностью вышла из повиновения Новго­роду, и потребовалась военная экспедиция для восстанов­ления на Корельской земле новгородской власти. В 1278 г. князь Дмитрий Александрович с новгородцами и полками из Суздальской земли двинулся в Карелию, «казни корелу и взя землю их на щит»[19], т. е. подверг карел наказанию за непокорность и добился их полного подчинения.

Уже довольно давно в исторической литературе стало высказываться мнение, что конфликт между карелами и Новгородом в 60—70-х гг. XIII в. был вызван распро­странившимся в это время на Корельскую землю влиянием шведов (или связан с проникновением в Карелию немец­ких и готландских купцов, а с ними — торгового и поли­тического воздействия Запада)[20]. С середины XIII в. в ис­точниках появляется ряд известий о торговле немецких и шведских купцов в Карелии. Прежде всего должны быть названы уже упоминавшиеся ранее договор Новго­рода с немецкими городами и подвластным Швеции Готландом 1262—1263 гг. и сохранившиеся до наших дней русский и немецко-готландский проекты аналогичного до-. говора 1269 г. Поскольку в договоре 1262—1263 гг.[21] и в русском проекте договора 1269 г.[22] есть специальные статьи, в которых Новгород отказывается гарантировать безопасность немецких и готландских купцов на территории Карелии, то по-видимому, послы немецких городов и Готланда выдвигали требование, чтобы Новгород гаран­тировал безопасность купцов на карельской земле. Косвенно это явствует из требования, чтобы новгородские власти обеспечивали безопасность немецко-готландских купцов, начиная от Березового острова[23]. Следовательно, купцы ганзейских городов и Готланда в предшествующее заключению договоров время стали достаточно часто ез­дить в Карелию[24], и возникла реальная потребность про­сить Новгород как сюзерена карельских земель обеспечить их безопасное пребывание на карельской территории. Кстати говоря, выдвижение немецко-готландскими посла­ми подобного требования — еще одно доказательство того, что немецкие города и Готланд рассматривали Карелию как область, принадлежащую Новгородской феодальной республике, только в этом случае можно было требовать от Новгорода обеспечения безопасности немецко-готланд­ских купцов в Карелии[25].

В немецко-готландском проекте договора 1269 г. со­держалось требование, чтобы новгородские власти предо­ставили немецким и готландским купцам право торговли с карелами[26]. Правда, при этом подразумевалось не все карельское население, а только карелы, жившие в южной части Карельского перешейка (в местностях, прилегающих к Неве). В 1285 г. шведский король Магнус Ладулос офи­циально подтвердил ранее данное разрешение готланд­ским купцам ездить в Карелию для торговли всеми това­рами, кроме запрещенных (металлов и оружия)[27]. Тем самым документально подтверждается, что торговые поездки готландцев в Карелию производились издавна[28]. О торговле немецких и готландских купцов в Карелии косвенно свидетельствует изданное папой в 1275 г. запрещение названным купцам ввозить оружие и военные материалы в Карелию[29] (подобный запрет имел смысл лишь в том случае, если ранее немецкими и готландскими купцами производилась продажа оружия карелам).Есть также сведения о торговле немецких купцов во внут­ренних водах Карельского перешейка в 1292 г.[30] Имеется предположение, что на карельском побережье к западу от Выборгского залива во второй половине XIII в. торго­вали немецкие ревельские купцы[31]. О торговле карельско­го населения с Готландом свидетельствуют также архео­логические данные и фольклор. На территории Карель­ского перешейка и Саволакса найден ряд изделий готландского ремесленного производства XIII в., преимущественно женские украшения (в том числе фибула с над­писью, содержащей типично готландское женское имя)[32]. В карельском фольклоре (в народных песнях) упомина­ется мудрый готландец Vuojalainen («Vuojola» соответ­ствует названию «Готланд»), который приезжал в Каре­лию в качестве купца[33].

Торговля с заморскими купцами приобрела, вероятно, немалое значение для карельской племенной знати: вести прямую торговлю с немцами и готландцами было, конеч­но, выгоднее, чем продавать товары новгородским купцам, которые прибыльно перепродавали эти товары тем же нем­цам и готландцам. По этой причине часть карельской племенной знати стала стремиться к торговым связям с Западом, а не с Новгородом.

По-видимому, наряду с экономическим проникновени­ем шведы начали предпринимать первые попытки распро­странения на Корельской земле католической религии. В 80-е гг. XIII в. в документах упоминается доминикан­ский монах Иоанн (Johannes Karelus)[34], очевидно карел по национальности, в предшествующие годы обращенный в католицизм[35] и ставший монахом обосновавшегося в Финляндии доминиканского ордена[36]. Таким образом, есть основания полагать, что проис­шедший в 60—70-е гг. XIII в. конфликт между карельской племенной знатью и Новгородом находился в связи с на­чавшимся проникновением в Карелию торгового и полити­ческого влияния Запада — шведов и немцев. Соседство с владениями Шведского государства и установление сно­шений с ними усиливали оппозиционные элементы в сре­де карельской знати, сделавшие попытку к отложению Карелии от Новгорода.

При этом следует оговорить следующее: шведское влияние распространялось скорее всего не на всю терри­торию Карелии и даже не на весь Карельский перешеек, а лишь на западные карельские погосты — Эврепя, Яскис и Саволакс, прилегавшие к Финскому заливу и владени­ям Швеции. По суше влияние Шведского государства мог­ло проникать прежде всего в погосты Саволакс и Яскис, граничившие с владениями Швеции и Финляндии. С моря шведские (готландские) и немецкие купцы на своих ко­раблях подплывали к территориям погостов Яскис и Эврепя, где могли вести торговлю прежде всего с местным населением. Раньше, до середины XIII в., карелы торго­вали в основном через посредничество новгородцев; те­перь же, с середины XIII столетия, западные погосты Корельской земли стали вести самостоятельную торговлю с заморскими купцами. Племенная знать этих погостов была больше всего заинтересована в торговле с приезжающими с Запада купцами, т. к. продавала последним товары своих погостов, а также товары, привозившиеся из других местностей Карелии, лежавших в стороне от моря.

Для торговли с зарубежными купцами наибольшее значение, по всей видимости, имел прилегавший с запада к Карельскому перешейку Выборгский залив и главным образом его северная оконечность — место, где позднее будет построен город Выборг. Здесь в XI—XIII вв. под­ходил к морю основной водный торговый путь, пересекав­ший с востока на запад весь Карельский перешеек и рас­положенные на нем наиболее населенные и экономически развитые территории. Этот путь проходил по реке Вуоксе, разветвлявшейся до XVII в. на два рукава: восточный впадал в Ладожское озеро у города Корелы[37], запад­ный — в Выборгский залив у острова, на котором с 1293 г. существует Выборгский замок. Вследствие геологического процесса, происходящего на Карельском перешейке векового поднятия суши — западное русло Вуоксы в XVII в. пересохло и о нем напоминает лишь цепь озер, являвшихся в прошлом разливами реки. О существовании в XI—XIII вв. водного пути по Вуоксе от Ладожского озера до Выборгского залива свидетельствуют найденные в ряде мест вдоль этого пути монетные клады указанного периода[38].

К месту выхода вуоксинского водного пути к морю с севера подходил и второй важный (хотя и менее значи­тельный, чем первый) торговый путь — сухопутная дорога из самой западной карельской области Саволакс, лежав­шей в бассейне озера Сайма и не имевшей прямой водной связи с Выборгским заливом. В результате место у север­ной оконечности Выборгского залива являлось пунктом пересечения и соприкосновения с морем двух главных торговых путей Карелии XI—XIII вв., т. е. имело исклю­чительно важное экономическое значение. Сюда свози­лись товары со всего Карельского перешейка и северного Приладожья, а также из Саволакса. Здесь эти товары могли продаваться иноземным купцам. С другой стороны, этим купцам наиболее удобно было вести торговлю с местным населением именно на морском берегу, не уг­лубляясь в глубь карельской территории[39]. Поэтому мож­но предположить, что в данном месте неизбежно должен был в XI—XIII вв. возникнуть торговый пункт, где ка­рельские торговые люди могли бы встречаться с замор­скими купцами. Но имеются и некоторые прямые свиде­тельства источников, подтверждающие, что еще до осно­вания шведами в 1293 г. Выборгского замка здесь уже существовало какое-то селение, являвшееся прямым пред­шественником города Выборга.

Эти сведения (впервые обнаруженные исследователя­ми истории Выборга Г. Лагусом и И. Руутом[40]) сохра­нились в источниках XVI—XVIII вв. (например, в различ­ных деловых документах XVI в.). В них упоминается гео­графическое название «Старый Выборг» — какое-то место или местность около города Выборга. Из текста источников явствует, что в название «Старый Выборг» вкладывалось сохранявшееся в памяти местных жителей представление о некогда находившемся здесь населенном пункте, т. е. о селении, существовавшем на этом месте еще до осно­вания Выборгского замка и города Выборга. Вместе с тем само название «Старый Выборг» показывает, что мест­ная устная традиция прямо связывала это древнее посе­ление с возникшим позднее городом, считала это селение не просто обычной деревней (каких в окрестностях Вы­борга могло быть немало), а прямым предшественником города Выборга. Исходя из этого можно предположить, что селение «Старый Выборг» уже выполняло какие-то функции будущего Выборга, скорее всего функции торго­вого пункта у выхода вуоксинского торгового пути к Выборгскому заливу[41].

В качестве подтверждения того, что «Старый Выборг» был связан с морской торговлей, являлся по сути дела морской гаванью, исследователи приводят некоторые кос­венные указания, содержащиеся в местном фольклоре. Согласно древнему сказанию, впервые зафиксированному в XVI в., в данной местности до прихода шведов (и до ос­нования Выборгского замка) жил легендарный герой Випунен, знавший все виды ремесел, строитель судов и изо­бретатель подъемных приспособлений для погрузки то­варов на корабли[42]. Названные виды занятий указывают, что в представлении творцов данного сказания место, где жил Випунен, было морской гаванью, в которой строились и загружались суда. При этом погрузка судов была настолько постоянным и привычным делом, что требовалась какая-то рационализация этой трудоемкой операции.

Из случайных упоминаний источников XVI в. был сде­лан вывод, что место расположения «Старого Выборга» надо искать где-то на острове Линнасаари (напротив Выборгского замка), вблизи западного предместья города Выборга; по более поздним источникам — на том же ост­рове в районе парка Монрепо (ныне городской парк куль­туры и отдыха). Однако все попытки найти следы этого древнего селения на острове Линнасаари оказались безус­пешными[43].

Вопрос о месторасположении «Старого Выборга» был неожиданно решен при производстве археологических рас­копок внутри Выборгского замка (на Замковом острове).

Ленинградский археолог В. А. Тюленев, производивший работы под руководством А. Н. Кирпичникова, обнару­жил вблизи главной башни замка остатки культурного слоя явно дошведского времени[44]. Среди найденных ве­щей обнаружены изделия, типичные для карельского ху­дожественного ремесла XII—XIII вв.; найдены также остатки жилых строений и древнейшего островного укреп­ления — земляного вала с частоколом. Некоторые наход­ки датируются XII в.[45] Есть все основания полагать, что найденное поселение — это и есть «Старый Выборг». Та­кое заключение высказал крупнейший современный историк Выборга профессор Э. Кууйо. По его мнению, све­дения о местонахождении «Старого Выборга» на острове Линнасаари основывались на весьма поздних преданиях, к XVI—XVIII вв. уже утративших точное представление о месте расположения древнейшего селения. По-видимому, «Старый Выборг» находился как раз там, где в 1293 г. шведы стали строить замок. Более того, шведские завое­ватели построили здесь замок именно потому, что на этом месте уже существовало торговое селение, возникшее у выхода из вуоксинского водного пути в Финский залив.

Археологические материалы дают сведения и об этни­ческом составе населения «Старого Выборга». Находки типично карельских вещей (две фибулы с типично карельским орнаментом) указывают, что поселение было карельским[46] (что естественно, поскольку оно возникло на территории Корельской земли). Косвенное указание на карельский состав населения дает и уже упоминавшаяся выше местная легенда о Випунене — его карельская этническая принадлежность бесспорна[47].

Данные археологических исследований позволяют сделать предположение, что селение «Старый Выборг» возникло еще в XII столетии[48]. Это селение не было основано кем-либо в результате сознательного акта государственной власти, а возникло вследствие объективного про­цесса экономического развития карельских земель, когда здесь стали вести морскую торговлю и назрела необхо­димость использовать место выхода вуоксинского водного пути к морскому заливу для торговых сношений с иноземными купцами. И совершенно понятно, почему именно сюда в конце XIII в. было направлено острие главного удара шведской крестоносной агрессии, а данная местность оказалась с 90-х гг. XIII в фокусе основных событий русско-шведской борьбы за обладание Карельским пере­шейком.

Другим центром морской торговли Корельской земли был Березовый остров (по-шведски — Бьоркэ, по-фин­ски — Койвисто), расположенный у морского побережья Карельского перешейка на главном пути из Балтийского моря к устью Невы. Березовый остров прямо упоминает­ся в немецко-готландском проекте договора 1269 г. как первый пункт, где морской путь с Запада соприкасается с русскими (новгородскими) владениями[49]. По всей видимости, на Березовом острове находилось селение, в котором иноземные купцы, проплывавшие мимо острова по пути в Новгород, вступали в торговые связи с прибреж­ными жителями-карелами[50].

По-видимому, это торговое-селение располагалось при­мерно там же, где в более позднее время существовал при­морский поселок Бьоркэ — на берегу пролива, отделяюще­го Березовый остров от материка[51]. В проливе, защищен­ном островом от морских бурь и штормов[52], купеческие суда останавливались и вели торговлю с жителями при­морского карельского погоста Эврепя, занимавшего за­падную часть Карельского перешейка.

Торговое поселение на Березовом острове, судя по все­му, имело меньшее значение, чем селение в северной око­нечности Выборгского залива. Если на Березовый остров могли поступать товары только из ближайших прибреж­ных местностей, то к «Старому Выборгу» по вуоксинскому пути свозились товары со всего Карельского перешейка, а по сухопутной дороге — из Саволакса.

Оба вышеописанных торговых селения были, таким образом, двумя основными пунктами Корельской земли, через которые немецкие и шведско-готландские купцы вели торговлю с карелами и через которые проникало сюда политическое влияние Запада. Вместе с тем следует иметь в виду, что западные карельские погосты, судя по результатам археологических раскопок и данным пись­менных источников, по заселенности и экономическому развитию значительно уступали погостам восточной по­ловины Карельского перешейка и северного Приладожья, где найдено подавляющее большинство археологических памятников карельской культуры XII—XIV вв.: широко известные в балтийской археологии кексгольмские могиль­ники — погребальные памятники карел с богатым инвен­тарем, обнаруженные в ряде пунктов западного Прила­дожья (вблизи г. Приозерска), а также расположенные преимущественно на северном берегу Ладожского озера и прилегающих к нему островах карельские городища. На картах расположения карельских археологических памят­ников виден резкий контраст между обилием памятников на территории восточных погостов и крайне малым коли­чеством находок в западных погостах, особенно на мор­ском побережье[53]. Высказывалось мнение, что в IX— XIII вв. население Карельского перешейка специально се­лилось подальше от морского побережья, чтобы избежать частых в те времена грабительских набегов с моря, и что на морском побережье Карельского перешейка по указан­ной причине почти не было постоянных селений, и там существовали только отдельные торговые пункты (Бере­зовый остров, селение на месте г. Выборга)[54].

Разумеется, достоверность картины, создаваемой дан­ными археологии, в общем плане не приходится подвер­гать сомнению. Однако археологическое изучение терри­тории древних карельских земель еще далеко не закон­чено[55]. К тому же карельские археологические памятники XII—XIV вв. не имели заметных наземных призна­ков[56] и могут быть обнаружены только случайно, напри­мер при проведении земляных работ. Поэтому, призна­вая, что основная масса карельского населения жила в приладожской части карельских земель, можно в то же время предполагать наличие какого-то количества жите­лей и в западных погостах. Об этом косвенно свидетель­ствует сам факт существования погостов[57], а без населе­ния погост существовать не мог. Это подтверждают доку­менты XIV в., из которых видно, что в западной части Карелии проживало к тому времени какое-то количество постоянного населения, подпавшего после 1293 г. под власть Швеции.

Из всего сказанного можно заключить, что в западно-карельских погостах во второй половине XIII в. имелось сравнительно немногочисленное население, завязавшее экономические и политические связи с Западом, в частно­сти со шведами. Скорее всего, именно здесь, в западной части Карелии, с наибольшей силой стала проявляться тенденция к разрыву с Новгородом[58], образовался глав­ный очаг карельско-новгородского конфликта.

Вместе с тем следует отметить, что, по мнению неко­торых исследователей[59], обострение политических отно­шений карел с Новгородом в 70—80-е гг. XIII в. сочета­лось с сохранением политической враждебности к Швед­скому феодальному государству, о чем свидетельствуют рассмотренные выше запреты на ввоз оружия и военных материалов в Карелию. Кроме того, есть прямое заявле­ние шведского правительства, сделанное в 1295 г. в гра­моте короля Биргера Магнуссона городу Любеку, о том, что «язычники, называемые карелами», до завоевания их территории были враждебны Швеции, часто нападали на шведские владения и на шведских подданных, с крайней жестокостью расправлялись с захватываемыми ими плен­ными шведами[60]. Само завоевание Карелии шведское пра­вительство в этом документе объясняет необходимостью защиты своих подданных и немецких купцов от опасности со стороны карел. Тенденциозность документа совер­шенно очевидна: его авторы явно хотели оправдать со­вершенный шведами захват чужой земли, представить дело так, будто карелы, создав постоянными нападениями и жестокостями невозможную обстановку на Балтике, при­нудили Шведское государство применить силу. Хотя же­стокости карел по отношению к шведам здесь очень пре­увеличены[61], из текста грамоты все же нельзя не извлечь вывода, что накануне шведского завоевания карелы были враждебно настроены к Швеции[62].

О враждебном отношении населения Западной Каре­лии к шведам во время и сразу после шведского завое­вания этой территории сообщает и наш главный источник по истории шведского крестового похода 1293 г. — «Хро­ника Эрика». В стихах 1342—1344 хроники[63] прямо гово­рится, что шведы, находясь в Выборгском замке, видели вокруг себя «разъяренных людей»; при этом прославля­ется храбрый шведский наместник — фогт, не побоявший­ся враждебности окружающего карельского населения.

Кроме того, необходимо учитывать, что наряду с уси­лением экономических (торговых) связей с Западом за­падно-карельские погосты сохраняли значительные эконо­мические связи с приладожской Карелией[64]. Даже после официального перехода территории Западной Карелии под власть Швеции в 1323 г. в условиях Ореховецкого дого­вора было специально оговорено сохранение прав приладожских карел на «воды, и земле, и ловище», т. е. рыбо­ловные и охотничьи угодья, находящиеся на землях за­падно-карельских погостов. Эти угодья находились в 8 разных местах Западной Карелии, в том числе у самого Выборга (залив Суоменвеси, или Суоменведенпохья, омы­вающий город Выборг с севера). Наличие указанных выше прочных экономических связей, видимо, было важным фактором, сдерживавшим центробежные традиции в за­падно-карельских землях. Возможно, что установление экономических связей с Западом и какое-то проникнове­ние шведского влияния имели следствием лишь возникно­вение в среде карельской племенной знати сепаратистских настроений по отношению к Новгороду, но не вызывали желания политически ориентироваться на Швецию и пой­ти под власть шведов. Возможно и другое: влияние со стороны Швеции было и экономическим, и политическим, но оно охватывало лишь западные карельские погосты, а запреты ввоза оружия в Карелию были вызваны тем, что через западные погосты в результате внутрикарельской торговли оружие могло легко быть доставлено в основную часть Карелии, сохранявшую политическую ори­ентацию на Новгород и потому по-прежнему враждебную к шведам. Возможно, что в какой-то мере справедливы оба объяснения верности карел Новгороду и враждеб­ности по отношению к шведам.

Э. Хурнборг выдвинул еще одно возможное объясне­ние этому факту. Он полагает, что противоречия карел и Новгорода, обострившиеся в 60—70-е гг. XIII в., в по­следующее десятилетие были преодолены (по крайней мере формально) и отношения карел с Новгородом были восстановлены[65].

Поскольку западно-карельские погосты после завоева­ния шведами в 1249—1250 г. земли еми стали погранич­ной областью Новгородского государства, конфликт Нов­города с местной племенной знатью представлял особен­но серьезную опасность. Этим и объясняется, почему князь Ярослав Ярославич уже в 1269 г. считал необходимым пойти в поход в Корельскую землю, чтобы вооруженным путем восстановить полностью власть Новгорода, а в 1278 г. другой новгородский князь — Дмитрий Александ­рович — осуществил этот давно задуманный поход. Целью похода, вероятно, была не вся карельская территория, а западные карельские погосты.

В таком случае позиция новгородских бояр, отгова­ривавших в 1269 г. князя от похода, объясняется, веро­ятно, тем, что в основных карельских погостах — в севе­ро-западном Приладожье — обстановка не была столь напряженной и там не проявлялась (или проявлялась в значительно меньшей степени) тенденция к разрыву с Новгородом. Конфликт с племенной знатью западных по­гостов не представлял угрозы в целом для новгородской власти в Карелии, и можно было еще надеяться, что этот местный конфликт будет урегулирован путем перегово­ров. Князь же, несший непосредственную ответственность за сохранность государственной территории, за безопас­ность государственных границ, был обеспокоен возникшей угрозой отпадения пограничной области и потому уже в 1269 г. хотел вооруженной рукой вновь добиться полно­го подчинения западных карельских погостов.

Поход 1278 г., судя по краткому известию летописи, носил характер жестокой и суровой карательной экспеди­ции и кончился полным успехом. Видимо, население за­падных карельских погостов (т. е. прежде всего — пле­менная знать) было силой принуждено к покорности Новгороду[66]. Летопись не сообщает, остались ли в Карелии новгородские гарнизоны и представители новгородской администрации. Но, скорее всего и после похода 1278 г. сохранился прежний характер новгородского властвования в Карелии.

В последующие 15 лет после похода 1278 г. западно-карельские земли остаются под новгородской властью, никаких конфликтов более не возникает. Однако весьма вероятно, что такова была лишь видимость. Скорее всего прозападные, прошведские или просто сепаратистские настроения здесь остались, но после похода 1278 г. они не проявлялись открыто. Именно сохранением подобных настроений в западно-карельских погостах можно прежде всего объяснить ту быстроту и легкость, с которой данная территория была в 1293 г. завоевана шведами, а также: сравнительную прочность шведских позиций в этой обла­сти после ее завоевания в течение последующей 30-летней русско-шведской войны. Другой причиной легкости швед­ского завоевания была, вероятно, сравнительная малочис­ленность и слабость местного карельского населения. В восточной части Карельского перешейка шведские за­воеватели встретились и с более многочисленным и по-иному настроенным населением. В значительной мере по­этому там завоевательные походы шведов имели иные результаты (о чем подробнее будет речь ниже).

Иными словами, уже до шведского завоевания, в 50— 60-х гг. XIII в., по-видимому, сложилось фактическое раз­деление карельской племенной территории на область с восточной (новгородской) политической ориентацией и на область, официально еще подвластную новгородцам, но настроенную, сепаратистски и оказавшуюся в какой-то степени под экономическим, а возможно, и политическим влиянием Запада, в частности Швеции. Происшедшее в конце XIII в. шведское завоевание западной части Ка­релии лишь закрепило это ранее наметившееся политиче­ское разделение карельских земель.

В финляндской исторической науке неоднократно де­лались попытки доказать, что ко времени третьего похода шведов (к 90-м гг. XIII в.) Западная Карелия, целиком или в своей наиболее важной части, полностью вышла из-под власти Новгорода и практически или даже юридически была уже подвластна Швеции. Для подтверждения этого финляндские ученые чаще всего старались показать, что на территории западных карельских погостов к 90-м гг. XIII в. уже расселилось пришедшее с Запада новое население, настроенное в пользу Шведского государства.

Впервые подобная концепция была выдвинута не­сколькими финляндскими учеными в первые десятилетия нашего века. Эти авторы утверждали, что на западных ка­рельских землях уже во второй половине XIII в. сущест­вовало какое-то количество постоянного шведского насе­ления, расселившегося главным образом вдоль морского побережья. Обосновывая данную точку зрения, эти уче­ные стремились представить предпринятое в начале XIV в. завоевание Карелии шведскими рыцарями не как захват чуткой земли, а как политическую акцию, целью которой была защита интересов шведских крестьян-поселенцев и присоединение к Шведскому государству земель, к тому времени уже заселенных и освоенных шведами[67].

В качестве главного аргумента в пользу этой концеп­ции был выдвинут текст из «Хроники Эрика», в котором сказано, что шведские крестоносцы «построили крепость (Выборгский замок. — И. Ш.) в том краю[68], где конча­ется[69] христианская (или «крещеная») земля и начинает­ся земля языческая»[70]. Предполагалась, что в приведен­ном тексте подразумевается существование в конце XIII в. шведского населения вдоль всего побережья Фин­ляндии и Западной Карелии до места постройки Выбор­га[71]. В действительности же автор «Хроники Эрика» под понятием «христианская земля» подразумевал не «землю, заселенную христианами-шведами» (территорий, имевших сплошное шведское население, в Финляндии XIII в. еще не было), а «землю, подвластную христианам-шведам», т. е., завоеванную, покоренную шведами. Указание хрони­ки на то, что Выборгский замок был возведен «у края» христианской земли, надо понимать весьма условно — «вблизи», «около», «неподалеку», но не обязательно «на самой границе». При существовавших в XIII в. весьма приблизительных представлениях о географии автору «Хроники Эрика», жившему на другом берегу Балтий­ского моря, место основания Выборга, находившееся все­го в ста с небольшим километрах от восточной границы шведских владений в Финляндии (от реки Кюмийоки)[72], действительно должно было казаться расположенным вблизи «конца христианской земли».

Э. Хурнборг дает иное (тоже довольно вероятное) объяснение причин появления этого текста. По его мне­нию, автор хроники, говоря, что Выборг был построен там, «где заканчивается христианская земля и начинает­ся языческая земля», исходил из реальной действитель­ности не 1293 г., а своего времени (1320-х гг.), когда место постройки Выборга уже действительно находилось на самой границе шведских владений на Карельском перешейке, утвержденной в 1323 г. Ореховецким договором[73].

Приверженцы концепции существования в конце XIII в. постоянного шведского населения на морском побережье Западной Карелии приводили в качестве аргументов и другие указания письменных источников и топонимики, которые, однако, не могут быть приняты.

1) В «Космографии» Себастиана Мюнстера (Базель, 1544) сообщается, что население побережья от Выборга до Борго и Сиббо (двух городков на побережье Финлян­дии к западу от Выборга) говорит по-шведски[74]. Некоторые авторы считают данное утверждение косвенным до­казательством того, что и за 250—300 лет до Мюнстера полоса проживания шведского прибрежного населения до­ходила до Выборга[75]. Но наличие шведского населения на побережье около Выборга в середине XVI в. отнюдь не доказывает его существования здесь в конце XIII в. Кро­ме того, известие Мюнстера сомнительно само по себе, т. к. оно не подтверждается современными ему и более поздними источниками.

2) Отдельные ученые приводили сведения из источни­ков, указывающих на наличие у населения Выборгского прихода и побережья к западу от Выборга в XIV—XVI вв. некоторых элементов шведского права. Так, А. Г. Фонтель обращал внимание на то, что в XVI в. епископская десятина сбиралась здесь по шведскому праву[76]. В. Войонмаа приводил указание источников о наличии элементов шведского права в Выборгском приходе уже в середине XIV в.[77] По мнению указанных авторов, все это свиде­тельствует о существовании в середине XIV в. около Вы­борга постоянного шведского населения. Однако все эти сведения относятся ко времени не ранее середины XIV в. (т. е. к периоду после завоевания шведами территории Западной. Карелии) и вполне могут рассматриваться как результаты четвертьвекового (а для XVI в. — почти двух­векового) шведского господства. Из приведенных данных, относящихся к середине XIV в. и к XVI в., нельзя из­влечь никаких сведений об этническом составе населения западнокарельских земель за 50—100 или даже 200 лет до шведского завоевания.

3) Сторонники данной точки зрения особенно тщатель­но занимались изучением топонимики прибрежных прихо­дов Западной Карелии, стараясь найти здесь местные на­звания древнешведского происхождения, могущие служить доказательством наличия в древности на этой тер­ритории постоянного шведского населения. Так, в 1876 г. исследователь Т. Аминов доложил Финляндскому истори­ческому обществу, что в 1873—1874 гг. он обследовал побережье Выборгской губернии от Пюттис до залива Орслахти и обнаружил более 200 шведских названий (причем, по его словам, далее на восток от залива Орслахти и Бьоркэ шведские наименования не прослеживаются). Однако топонимический материал, собранный Т. Аминовым, не был опубликован (издано лишь краткое изложе­ние его доклада в протоколах Финляндского историческо­го общества[78]) и не сохранился в архивах[79]. Поэтому о степени достоверности собранных им топонимических до­казательств судить невозможно. Р. Пиппинг постарался вновь собрать максимальное количество местных назва­ний шведского происхождения на побережье Выборгской губернии, зафиксированных в литературе и картографии. Но, критически проанализировав полученные результаты, он должен был признать, что собранный им материал «не дает оснований для предположения о каком-либо особен­но древнем шведском населении в этих местах». Все най­денные Р. Пиппингом географические названия, проис­шедшие от слов средневекового шведского языка, могли возникнуть и в XIV и даже в XV в.[80]

Достоверным Р. Пиппингу представляется лишь древ­нее происхождение названия «Viborg» (Выборг), произво­димое от древнескандинавского «vi» (святой). Р. Пиппинг связывает название «Viborg» с гипотетическим прочтением на камне одной шведской рунической надписи (XI в.), в которой, по мнению ряда ученых, упоминается географическое название «Uiburkum». В нем некоторые авторы видят самое раннее упоминание города Выборга. Связы­вая это упоминание с известным по источникам XVI—XVIII вв. преданием о существовании селения «Старый Выборг», Р. Пиппинг предполагает, что «Старый Вы­борг» был основан шведами в «эпоху викингов», во вре­мя норманнских экспедиций на восточное побережье Бал­тики, и существовал вплоть до нового шведского похода 1293 г.[81]

Эту концепцию углубил и развил видный финляндский исследователь топонимики В. Ниссиля в статье «Выборг в свете местных названий». По мнению этого ученого, присутствие наименования «Uiburkum» на руническом камне эпохи викингов доказывает скандинавское проис­хождение названия Выборга и позволяет считать, что селение «Старый Выборг» возникло во время походов шведских викингов в Восточную Европу и было их опорным пунктом на Карельском перешейке. В качестве дополнительных аргументов он приводит некоторые назва­ния в окрестностях Выборга, происходящие, по его мне­нию, из скандинавских языков и могущие доказать, что в этих местах в древности жили скандинавы[82].

Концепция, о шведско-викингском происхождении Вы­борга при ближайшем рассмотрении не выдерживает серьезной критики. Тождественность названия «Uiburkum» с топонимом «Viborg» спорна[83]. Даже если признать тождество обоих наименований, совершенно неизвестно, о каком из нескольких поселений в Северной Европе с названием «Viborg» идет речь. Поэтому надпись на ру­ническом камне не может быть сколько-нибудь серьезным свидетельством того, что «Старый Выборг» был основан варягами и существовал с XI в. как шведское селение. Что касается самого названия «Viborg», то его скандинав­ское происхождение, разумеется, бесспорно. Однако это совершенно не доказывает, что наименование не было дано основанному в 1293 г. замку, а принадлежало ранее су­ществовавшему на этом месте селению. Впервые упомина­ния о селении «Старый Выборг» появляются в источни­ках через 250 лет после его исчезновения, когда первона­чальное название его было забыто, а местные народные предания сохранили лишь глухое воспоминание о том, что это селение предшествовало существующему с 1293 г. го­роду Выборгу (отсюда и появление термина «Старый Вы­борг» — условного названия, из которого нельзя извлечь никаких сведений о том, как действительно называлось обозначаемое им древнее поселение).

Гипотеза о шведском происхождении «Старого Выбор­га» опровергается и уже упоминавшимися археологическими исследованиями В. А. Тюленева на территории Замкового острова в Выборге.

Вопрос о времени появления в Западной Карелии шведского населения сравнительно недавно был исследован И. Каукиайненом. Он заново рассмотрел все прежние аргументы в пользу древнего заселения шведами этого края, изучил результаты исследований топонимики и пись­менных источников и пришел к убедительному вы­воду:

1) нет никаких твердых данных о проведении шведской колонизации западнокарельской территории до третьего крестового похода шведских рыцарей в 1293 г.;

2) постоянное шведское население на побережье За­падной Карелии появилось после похода 1293 г. в резуль­тате завоевания этого края шведами. Закрепление шве­дов на этой земле было продиктовано стратегическими со­ображениями — стремлением прочно присоединить край к владениям Швеции[84].

Таким образом, концепция о существовании в Запад­ной Карелии шведского населения до похода 1293 г. не выдержала строгой научной критики. Не подтверждается эта гипотеза и результатами археологических исследова­ний: на побережье и в местностях к западу и югу от Вы­борга до сих пор не найдено остатков поселений или мо­гильников IX—XIII вв., которые могли бы быть связаны со шведами[85].

В 1940—60-х гг. появились еще два гипотетических построения, пытавшихся доказать, что в Западной Каре­лии к концу XIII в. проживало население, враждебное Новгороду. Первое из них предложил в 40-е гг. финлянд­ский историк Р. Русён[86]. Он выступил против сложивше­гося в финляндской исторической науке в XIX в. и за­крепленного работами Я. Яккола представления о том, что Западная Карелия ко времени ее захвата шведами в 1293 г. имела заселенную территорию, с установившей­ся после шведского похода 1249—1250 гг. (после завоева­ния земли еми) западной границей по реке Кюмийоки. Русён утверждал, что на лесных пространствах между Карельским Приладожьем (районом города Корелы, где найдены карельские могильники XII—XIV вв.) на востоке и землями еми на западе имелось лишь несколько насе­ленных участков, а в целом это была безлюдная, «ничей­ная» территория. Исключение исследователь делает толь­ко для погоста Саволакс, поскольку он упомянут в Ореховецком договоре в числе трех погостов, уступленных новгородцами Шведскому государству.

Базируясь на данных топонимики, Русён пытается до­казать, что на прибрежных землях Западной Карелии до их завоевания шведами в 1293 г. проживало население, пришедшее из Юго-Западной Финляндии (территории пле­мени сумь), к тому времени уже давно и прочно подвла­стной Швеции. В качестве аргументов он приводит най­денные им в исторических документах и на картах отно­сящиеся к приходу Лапвеси (территория к юго-западу от Выборга) географические названия, происходящие от сло-ва «suomi»: Suomenvedenpohja (северная часть Выборгского залива), местность Suomensalo, остров Suomalansaari, озеро Suomijärvi, мыс Suomenniemi, селение Suo­menniemi. По мнению Русёна, эти названия свидетельст­вуют о былом обитании в данных местах поселенцев, пришедших из земель племени сумь — suomi.

Указав на наличие на той же территории нескольких географических названий с корнем «venä» — русский (острова Venäjänsaari, расположенные в трех разных местах; озеро Venäjänjarvi; селения Vana niitty и Wenailax), Ру­сён пытается доказать, что наличие расположенных вблизи друг от друга географических пунктов, в названиях кото­рых есть корни «suomi» и «venä», говорит о существова­нии некогда в этих местах границы между землями с соб­ственно финским и подвластным Руси принадлежащим к «русской» религии[87] карельским населением. Поскольку после 1293 г. подобная граница существовать не могла (границы 1323, 1721 и 1743 гг. проходили по другой ли­нии), исследователь датирует ее концом XIII в.[88]

Для подтверждения своей историко-топонимической аргументации Русён привлек еще один источник — зафик­сированное в рукописи диссертации Андреаса Рюдмана (XVII в.) местное предание о том, что на восточном бе­регу Выборгского залива некогда существовала граница «между финнами и русскими». В этой рукописи, храня­щейся в библиотеке Упсальского университета, упомина­ется находившийся на берегу Выборгского залива, юж­нее устья реки Роккаланйоки (между селениями Рионсаари и Вахтола), большой камень (видимо, гранитный валун), о котором «те, кто живут там вокруг, говорят, что он был в прошлом межой между финнами и русскими»[89]. На этом основании Р. Русён делает вывод, что в XIII в. северо-восточная часть побережья Выборгского залива (в том числе территория будущего Выборга) была обжи­та именно финнами. А следовательно, «Старый Выборг»[90] уже в XIII в., т. е. до прихода шведов, был не карельским, а финским поселением[91]. Поскольку же финны еще на своей коренной территории (до переселения к Выборгскому заливу) были крещены в католическую веру и подчи­нились политическому влиянию Шведского государства, то и живя здесь, на берегах Выборгского залива, они продолжали находиться под тем же влиянием, были дру­жественно расположены к Швеции.

Русён приходит к выводу, что в 1293 г. никакого заво­евания Западной Карелии фактически не происходило, а произошло мирное создание военного опорного пункта шведов «в центре дружелюбного окружения и в центре населения, которое поддерживало эту деятельность»[92]. Но для подобного вывода нет сколько-нибудь достоверных до­казательств. Основной аргумент Русёна — данные топо­нимики, заимствованные из весьма поздних источников (архивных материалов и карт) XVII—XVIII вв. К какому из предшествующих столетий можно отнести каждое из приводимых им географических названий, установить практически невозможно[93], как невозможно доказать, что эти наименования возникли одновременно, а не в разное время в течение пяти или более столетий вплоть до XVIII в. Да и общее количество названий с корнем «suo­mi» в соотношении с числом географических наименова­ний на территории прихода Лапвеси и на всем побережье Выборгского залива слишком мало (всего шесть) для то­го, чтобы служить основанием для каких-либо серьезных выводов. Не может быть принято в качестве аргумента и предание о пограничном камне, якобы служившем ког­да-то границей между финскими и русскими землями. Из записи предания, сделанной в XVII в., невозможно уста­новить, о каком времени идет речь. Предание о пограничном камне носило скорее всего чисто фольклорный ха­рактер. Оно могло возникнуть как попытка объяснить существование на самом берегу Выборгского залива ог­ромного валуна или утеса, имевшего странную, необычную форму.

Следовательно, повисает в воздухе все сложное по­строение Р. Русёна о заселении собственно финнами в XIII в. побережья Выборгского залива и о финском про­исхождении древнего селения «Старый Выборг», давшего начало городу Выборгу.

Имеются и прямые свидетельства источников, совре­менных рассматриваемым событиям, опровергающие кон­цепцию Русёна. Так, в грамоте короля Магнуса Эрик-сона от 18 августа 1347 г.[94] карелы прямо упоминаются в качестве населения морского побережья к западу от Выборга, т. е. территории будущего прихода Лапвеси {которая, по мнению Русёна, в XIII в. была заселена финнами[95]). Кроме того, и в русских, и в шведских ис­точниках, современных походу 1293 г., имеются указания на то, что Выборгский замок был сооружен на земле ка­рел (а не финнов, как полагал Русён[96]). При этом в рус­ском летописном тексте сооружение шведами города в Корельской земле рассматривается как действие, совершенное на новгородской территории и, естественно, вы­звавшее немедленную реакцию властей Новгорода — посылку войска для изгнания врагов из новгородских владений.

В дальнейшем Р. Русён и сам перестал верить в пра­вильность своей концепции. В написанной им главе о ран­нем средневековье Финляндии в коллективном труде «Ру­ководство по финляндской истории» отсутствует его ут­верждение о заселении финнами западной части Западной Карелии. Автор ограничился лишь общими рассуждениями об утрате Новгородом к концу XIII в. политического влияния на эту территорию[97].

Сходная с концепцией Р. Русёна, высказанной в 1945г., точка зрения содержится в статье Т. Палопоски «Положе­ние Выборгской Карелии ко времени третьего крестового похода»[98]. Автор также стремится опровергнуть утверж­дение Я. Якколы о существовании с середины XIII в. и до 1293 г. границы между русскими и шведскими владения­ми, соответствовавшей границе племенных территорий еми и корелы по реке Кюмийоки. Привлекая данные топони­мики — географические названия, происходящие от пле­менных наименований «suomi» и «hame», на землях, рас­положенных между юго-западом Карельского перешейка и рекой Кюмийоки, — Палопоски старается доказать, что на эту территорию во второй половине XIII в. проникают переселенцы из мест проживания суми и еми и, следова­тельно, к концу XIII в. эта территория была заселена и освоена финнами.

Проследив по данным XVI в. административные гра­ницы приходов на Карельском перешейке, финляндский исследователь попытался реконструировать якобы суще­ствовавшую во второй половине XIII в. границу между землями, принадлежащими карелам и финнам[99]. Эта гра­ница, как утверждает Палопоски, шла от озера Сайма на юг, проходила восточнее Выборга и примыкала к Финско­му заливу (около современного населенного пункта Сейвисто), оставляя весь Выборгский залив и юго-западное побережье Карельского перешейка в сфере владений фин­ских племен. Карелам же, согласно этому мнению, при­надлежали лишь восточные и центральные земли Карель­ского перешейка. Свое теоретическое построение Палопо­ски пытался обосновать, помимо данных топонимики, сведениями из различных территориальных описаний и опи­сей административных границ XV—XVI вв. Кроме того, он лично обследовал на местности линию предполагаемой гра­ницы (в пределах современной территории Финляндии).

Но и концепция Палопоски при ближайшем рассмотрении не выдерживает строгой критики, т. к. не имеет в своей основе вполне достоверных доказательств. Дан­ные топонимики, как уже говорилось, не могут быть точ­но датированы, тем более в пределах полустолетия (вторая половина XIII в.). Попытка же доказать, что админи­стративная граница нескольких приходов XVI в. на Карельском перешейке впервые была установлена на три столетия ранее и разделяла тогда земли карел и финнов, не обоснована убедительными и точно датированными ис­торическими данными.

Уже упоминавшийся И. Каукиайнен также полагает, что Западная Карелия была заселена финнами в начале XIII в., а карелы появились здесь позднее, во второй половине XIII в. (т. е. когда это было зафиксировано совре­менными этим событиям письменными источниками)[100]. Главный аргумент Каукиайнена — опять-таки данные то­понимики. При этом не учитывается, что ввиду близкого родства карельского и финского языков на основе топо­нимических сведений XIX—XX вв. большей частью невоз­можно установить, к какому из двух родственных языков относится то или иное название.

Рассмотрев изложенные концепции финляндских уче­ных, необходимо отметить их общую черту — стремление показать, что уже задолго до официального шведского завоевания в 1293 г. Западная Карелия не принадлежала Руси, а находилась в сфере политического и культурного влияния Запада. Неизбежно возникает мысль, что эти тео­ретические построения не случайно появились в финлянд­ской историографии в послевоенный период. По-видимо­му, авторы этих концепций, сознательно или бессознатель­но, стремились обосновать древность прав Финляндии на ту территорию, которая отошла от нее к Советскому Сою­зу по договору 1944 г.

Однако все рассмотренные концепции не могут опро­вергнуть показаний многочисленных достоверных источ­ников, согласно которым Западная Карелия была заселе­на карелами, и с древних времен (по крайней мере с XI в.) и до 1293 г. являлась владением Древней Руси.

Исходя из точно датированных письменных источни­ков конца XIII—XIV в., совершенно очевидно, что вся территория Западной Карелии — три погоста: Яскис, Эуре­пя и Саволакс — рассматривалась в 1323 г. и шведским и новгородским правительствами, заключавшими Ореховецкий договор, как уступаемое Швеции законное владе­ние Новгорода — Корельская земля. (В договоре Яскис, Эурепя и Саволакс названы «карельскими погостами».) Под властью Шведского государства территория этих по­гостов составила провинцию Carelia, существовавшую до XVIII в. В Новгородской Первой летописи под 1293 г. со­общается, что Выборгский замок был построен в Корельской земле. Во время археологических раскопок на территории Выборгского замка найдены типично карельские вещи XII—XIII вв., свидетельствующие о карельском ха­рактере первоначального поселения на Замковом острове. Следует отметить, что в последние годы новые, анало­гичные вышеизложенным, концепции в финляндской исто­рической науке перестали разрабатываться. Более того, ведущий современный финляндский исследователь истории Карелии X. Киркинен, изучив эти теоретические построе­ния, признал, что у нас нет достоверных сведений о вхож­дении района Выборга до 1293 г. в зону шведских вла­дений[101]. Тем самым была признана беспочвенность и бездоказательность этих концепций.

@темы: история, корела, Раковорская битва

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Да, вот ещё - Бартлетт

Становление Европы. Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950-1350 гг.
Автор: Бартлетт Р.
Издательство: РОССПЭН
Год: 2007
Bartlett R. The Making of Europe. Conquest, Colonization and Cultural Change 950-1350. Princeton: Princeton University Press, 1993. Здесь красноречиво описан тип аристократов и купцов, которые процветали в этой приграничной стране (Ливонии, Прибалтике), - воинственных, смелых, гордых, амбициозных, безжалостных и легко приспосабливающихся к обстоятельствам. (Урбан)

Хорошая, годная книжка, ИМХО. Я к ней ещё буду возвращаться.

Пока:

Пока:
Бартлетт – замечательно охарактеризована тесная взаимосвязь экспансии религиозной, культурной, экономической и ”квазинациональной” (нацеленной на фрмирование сословно-национальной, сеньориальной надстройки во вновь захваченных областях). Особенно хорошо это показано на примере Ирландии: ”Иметь иные социальные модели означало не являться частью Церкви”.
””Английские отцы церкви поносили ирландские нравы. Не менее критично оказались настроены и те иноземные воины и духовенство, которые в 70-80-х годах XII века обзаводились в Ирландии земельной собственностью. Эти сторонние наблюдатели и захватчики проявили замечательное искусство умолчания. По сути англо-нормандские походы на Ирландию в XII веке, выражаясь словами одного источника того времени, были движимы жаждой «земли либо денег, лошадей, доспехов или боевых коней, золота или серебра...», но проанглийские авторы, в попытке дать иное обоснование, преуспели в некой «демонстрации религиозного чувства» и рисуют ирландцев, выражаясь словами св. Бернара, «христианами только на словах, а по сути — язычниками».
””Определение обособленности и принадлежности к чуждому миру для западноевропейских идеологов XII века включало не только сопоставление по линии христианин-нехристианин, но также по линии цивилизация-варварство, причем два этих критерия зачастую дополняли и усиливали друг друга. Валлийцы были «грубые и необузданные» и следовательно, «исповедовали веру в Христа только на словах, а в реальной жизни и своих обычаях его отрицали». К русским, которые «исповедуют Христа только на словах, а на деле его отрицают», отношение было такое же, как к другим «примитивным славянам» и «диким народам нецивилизованного варварства». Все это заставляет думать, что одной приверженности латинскому церковному обряду и подчинения Риму еще было недостаточно для того, чтобы считаться полноправным членом христианского сообщества (ecclesia). Завоевывая окружающие и отличные от них государства, жители франкской Европы обнаруживали там и нехристиан (как в Восточной Европе и Средиземноморье), и местные разновидности христианской веры (как в кельтских странах). И если они не видели в христианских государствах сходства со своими социальными и правовыми институтами, то их естественной реакцией было относиться к обоим этим явлениям как к одинаково чуждым.””
Вот это очень интересно, особенно общие рассуждения о ”маргинальных предприятиях” в ходе общего колонизационного движения: ””...установление власти завоевателей, примером которому могут служить Бранденбург и Ольстер. Происхождение того и другого обычно связывают с могущественными фигурами их основателей, однако их следует рассматривать в общем контексте пограничных завоеваний и колонизации. Колониальные экспедиции часто носят характер цепной реакции. Они сплачивают воедино неустойчивые и агрессивные элементы в тот момент, когда все рассчитывают на выигрыш — и некоторые его получают. Обычным делом являются «отщепенческие» экспедиции наподобие высадки Кортеса в Мексике в XVI веке. Англо-нормандское владение Ольстер было образовано как раз в результате такого «осколочного» самодеятельного похода. Зимой 1176—1177 годов, в начале англо-нормандского вторжения в Ирландию, в дублинском гарнизоне, судя по всему, зародилось брожение и пошли разговоры о медлительности и нерешительности командования. В этот момент самые активные и недовольные бойцы гарнизона получили возможность действовать. Зачинщиком выступил Джон де Курси, выходец из англо-нормандского баронского рода (и дальний родственник Роберта Рудланского). В разгар зимы возглавляемый им отряд из 22 рыцарей и 300 пехотинцев выступил на север вдоль побережья Ирландского моря. Целью безрассудной вылазки Джона де Курси был Улад, или Улидия — восточная часть провинции Ольстер. Здесь уже какое-то время вели борьбу за господство несколько ирландских королей. Джон и его небольшой отряд сумели разбить местного царька Рори Макданлеви и в первом же бою захватить Даунпатрик, который стал его опорным пунктом для создания собственного княжества. На протяжении всего периода между первыми завоеваниями 1177 года и его драматической гибелью от рук англо-нормандских соперников в 1205 году Джон де Курси сохранял свою власть над Ольстером благодаря постоянным войнам, строительству замков и формированию целого слоя собственных вассалов. <...> К 1205 году, когда Джон де Курси был свергнут, он сумел создать в Ирландии территориальную единицу нового типа - владение, который надолго пережило его самого.””

@темы: книги, для себя, Бартлетт, Раковорская битва

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Соловьёв С. М.
История г-дарства Российского,
Том 3,
ГЛАВА ТРЕТЬЯ:
ОТ БАТЫЕВА НАШЕСТВИЯ ДО БОРЬБЫ МЕЖДУ СЫНОВЬЯМИ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО (1240-1276)
<...- Внешние войны. - Ярослав тверской - великим князем. - Отношение его к Новгороду. - ...- Ослаба от насилия татарского. - Продолжение борьбы с Литвою и немцами. -...>

""(Смерть Александра)...

Занимаясь по смерти отца преимущественно отношениями ордынскими, Александр должен был следить и за обычною борьбою на западе, в которой прежде принимал такое славное участие. Мы видели, что Михаил московский недолго пользовался старшим столом, отнятым у дяди, пал в битве с литвою; но другие Ярославичи отомстили за его смерть, поразивши литву из 3убцова (в 1249 году); около этого же времени псковичи потерпели поражение от литвы на Кудепи; в 1253 году литва явилась в области Новгородской; но князь Василий с новгородцами нагнали ее у Торопца, разбили, отняли полон. В 1258 г. пришла литва с полочанами к Смоленску и взяла город Войщину на щит; после этого литовцы явились у Торжка, жители которого вышли к ним навстречу, но потерпели поражение, и город их много пострадал; под 1262 годом встречаем известие о мире новгородцев с литвою. Шведы и датчане с финнами пришли в 1256 году и стали чинить город на Нарове; новгородцы, сидевшие в это время без князя, послали в Суздальскую землю к Александру за полками, разослали и по своей волости собирать войско; неприятель испугался этих приготовлений и ушел за море. На зиму приехал в Новгород князь Александр и отправился в поход - куда, никто не знал; думали, что князь идет на чудь, но он от Копорья пошел на ямь; путь был трудный, войско не видело ни дня, ни ночи от метели; несмотря на то, русские вошли в неприятельскую землю и опустошили ее. После мира 1242 года немцы десять лет не поднимались на Русь; только в 1253 году, ободренные удачными войнами с Литвою, они нарушили договор, пришли под Псков и сожгли посад, но самих их много псковичи били, говорит летописец. Видно, впрочем, что осада крепости тянулась до тех пор, пока пришел полк новгородский на выручку; тогда немцы испугались, сняли осаду и ушли. В Новгороде в это время было покойно, и потому решились не довольствоваться освобождением Пскова, а идти пустошить Ливонию: пошли за Нарову и положили пусту немецкую волость; корелы также ей много зла наделали. Псковичи с своей стороны не хотели оставаться в долгу, пошли в Ливонию и победили немецкий полк, вышедший к ним навстречу. Тогда немцы послали во Псков и в Новгород просить мира на всей воле новгородской и псковской и помирились. В 1262 г. собрались князья идти к старой отчине своей, к Юрьеву ливонскому. Этот поход замечателен тем, что здесь в первый раз видим русских князей в союзе с литовскими для наступательного движения против немцев. Русские князья - брат Невского Ярослав и сын Дмитрий с Миндовгом литовским, Тройнатом жмудьским и Тевтивилом полоцким уговорились ударить вместе на Орден. Миндовг явился перед Венденом, но тщетно дожидался русских и возвратился назад, удовольствовавшись одним опустошением страны. Когда ушла литва, явились русские полки и осадили Юрьев; немцы сильно укрепили его. "Был город Юрьев тверд, - говорит летописец, - в три стены, и множество людей в нем всяких, и оборону себе пристроили на городе крепкую". Посад был взят приступом, сожжен; русские набрали много полону и товара всякого, но крепости взять не могли и ушли назад. Немецкий летописец прибавляет, что русские оставили Юрьев, слыша о приближении магистра Вернера фон Брейтгаузена, и что магистр по их следам вторгнулся в русские владения, опустошил их, но болезнь принудила его возвратиться.

Прежний великий князь Андрей Ярославич недолго пережил брата своего: он умер весною 1264 года. Сохранилось известие, что Андрей по смерти Александра снова хотел занять стол владимирский, но что брат его Ярослав перенес дело на решение хана, и тот утвердил Ярослава. Это известие подтверждается тем, что в летописях вступление Ярослава на великокняжеский престол означено не тотчас по смерти Александра, в 1263, но уже по смерти Андрея, в 1264 году. Неизвестно, где Невский имел пребывание, в отчинном ли городе Переяславле Залесском или во Владимире, по крайней мере погребен был в последнем; брат же его Ярослав, как видно, жил то в Твери, то во Владимире, то в Новгороде и был похоронен в Твери. Смерть Невского повела прежде всего к перемене в Новгороде; сын его Димитрий был изгнан; мы видели, что посадник Анания был свержен по требованию Александра, и на его место поставлен Михалко Степанович - необходимо угодный великому князю; но Михалко был убит меньшими людьми, постоянно не ладившими с Александром, следовательно, и посадника, ими выбранного, Михаила Федоровича мы не имеем права считать в числе приверженцев последнего. Поэтому неудивительно встретить в летописи известие, что новгородцы изгнали Димитрия Александровича по совету с посадником своим Михаилом и послали в Тверь сына посадникова и лучших бояр звать Ярослава к себе на стол: вспомним, что и прежде Ярослав был позван в Новгород вследствие желания меньших людей, которые так сильно после того противились Александру. Ряд новгородцев с Ярославом дошел до нас во всей полноте в двух грамотах; новгородцы называют предложенные князю условия древними, быть может, они были предложены впервые Всеволоду, внуку Мономахову; внесено также в условия, чтобы поступки Невского нег повторялись, несмотря на то, новгородцы недолго нажили в мире и с новым князем. Первая размолвка произошла по поводу псковичей, которые посадили у себя князем Довмонта литовского, тогда как прежде сидел у них сын Ярославов Святослав; в 1266 году Ярослав пришел в Новгород с полками низовыми, чтоб идти на псковичей и Довмонта, уже славного подвигами своими за Русскую землю; новгородцы воспротивились этому походу и сказали князю: "Прежде переведайся с нами, а потом уже поезжай во Псков". Ярослав отослал полки свои назад. Наместником Ярославовым в Новгороде сидел племянник его, Юрий Андреевич, но в 1269 году приходил туда сам великий князь и стал жаловаться: "Мужи мои и братья мои и ваши побиты в войне с немцами": князь складывал всю вину на трех граждан - Жирослава Давыдовича, Михаила Мишинича и Юрия Сбыславича, желая лишить их волостей. Но новгородцы были за них; князь в сердцах собрался выехать из города: жители стали кланяться ему: "Князь! перестань сердиться на Жирослава, Михайла и Юрия и от нас не езди", потому что мир с немцами был еще непрочен. Ярослав не послушался и уехал; но они послали за ним владыку и лучших мужей и воротили его с Бронниц; чтоб угодить ему, выбрали тысяцкого Ратибора Клуксовича по его воле, а посадником на место Михаила Федоровича, умершего в 1268 году, был избран тогда же еще сын известного Анании, Павша.

Новгородцы хотели мира с Ярославом из страха перед немцами только, и когда этот страх прошел, то в следующем же 1270 году встал мятеж в городе: начали выгонять князя, собрали вече на Ярославовом дворе, убили приятеля княжеского Иванка, а другие приятели Ярославовы, и между ними тысяцкий Ратибор, скрылись к князю на Городище; новгородцы разграбили их домы, хоромы разнесли, а к князю послали грамоту с жалобою, что отнят Волхов гогольными ловцами, а поле отнято заячьими ловцами, взят двор Алексы Морткинича, взято серебро на Никифоре Манускиниче, на Романе Болдыжевиче, на Варфоломее; кроме того, выводятся иноземцы, которые живут в Новгороде, Ярослав, несмотря на все свои старания, должен был выехать, и новгородцы послали за Димитрием Александровичем, но ошиблись в расчете: Димитрий отказался ехать к ним, сказавши: "Не хочу взять стола перед дядею". Новгородцы приуныли, особенно когда узнали, что Ярослав копит полки на них, мало того, послал к хану их прежнего тысяцкого Ратибора просить помощи на Новгород; Ратибор говорил хану: "Новгородцы тебя не слушают; мы просили у них дани для тебя, а они нас выгнали, других убили, домы наши разграбили и Ярослава обесчестили". Хан поверил и отправил войско к Ярославу. В такой крайней опасности Новгород был спасен не князем Южной, старой Руси, но родным братом великого князя, Василием Ярославичем костромским: этот князь вступился за старый город не по сочувствию с его бытом, но из соперничества с братом: как князь костромской, Василий боялся усиления князя тверского, ибо такое усиление грозило не только правам его на княжество Владимирское, но даже независимости его княжества Костромского. Василий послал сказать новгородцам: "Кланяюсь св. Софии и мужам новгородцам: слышал я, что Ярослав идет на Новгород со всею своею силою, Димитрий с переяславцами и Глеб с смолянами; жаль мне своей отчины". Но Василий не ограничился одним сожалением: сам поехал в Орду, сказал хану, что новгородцы правы, а Ярослав виноват, и возвратил с дороги татарскую рать. Между тем новгородцы поставили острог около города, имение свое вывезли в крепость, и когда явились сторожа Ярославовы, то весь город вышел с оружием от мала до велика. Ярослав, узнав об этом, засел в Русе, а в Новгород послал с мирными предложениями: "Обещаюсь впредь не делать ничего того, за что на меня сердитесь, все князья в том за меня поручатся". Новгородцы отвечали: "Князь! ты вздумал зло на св. Софию, так ступай: а мы изомрем честно за св. Софию; у нас князя нет, но с нами бог и правда и св. София, а тебя не хотим". Новгородцы могли так разговаривать - к Ярославу татары не приходили, а к ним собралась вся их волость. Псковичи, ладожане, корела, ижора, вожане пошли все к устью Шелони и стояли неделю на броде, а полк Ярославов - по другую сторону реки. Дело, впрочем, не дошло до битвы, потому что явился новый посредник: прислал митрополит грамоту, в которой писал: "Мне поручил бог архиепископию в Русской земле, вам надобно слушаться бога и меня: крови не проливайте, а Ярослав не сделает вам ничего дурного, я за то ручаюсь; если же вы крест целовали не держать его, то я за это принимаю епитимью на себя и отвечаю перед богом". Митрополичья грамота подействовала, и когда Ярослав опять прислал в новгородский полк с поклоном, то новгородцы помирились с ним на всей своей воле, посадили его опять у себя на столе и привели к кресту. Зимою Ярослав отправился во Владимир, а оттуда в Орду, оставя в Новгороде наместником Андрея Вратиславича, а во Пскове князя Айгуста литовского.

В 1272 году Ярослав умер на возвратном пути из Орды. По старому порядку вещей великое княжество перешло к брату его Василию костромскому; но относительно Новгорода явился ему соперник, и, таким образом, новгородцы получили право выбора: послы Василия костромского и племянника его, Димитрия переяславского в одно время съехались в Новгороде; оба князя просили себе этого стола. Казалось, что выбор будет легок для новгородцев: благодарность заставляла их избрать Василия, недавно избавившего их от страшной опасности. Несмотря на то, они посадили у себя Димитрия. Есть известие, объясняющее причину такого поступка: Василий требовал уничтожения грамот брата своего, следовательно, новгородцы выбрали того, кто согласился княжить у них на всей их воле...

...

Касательно ордынских отношений по смерти Невского: в 1266 году кончилось первое, самое тяжелое двадцатипятилетие татарского ига; в этом году, говорят летописи, и умер хан Берге и была ослаба Руси от насилия татарского; Берге был первый хан, который принял магометанство, и поэтому неудивительно читать в летописях, что какой-то Изосим принял ислам в угодность татарскому баскаку. Берге наследовал Менгу-Тимур, внук Батыя от второго сына его Тутукана. В 1275 году происходила вторичная перепись народа на Руси и в Новгороде. На западе по-прежнему шла борьба с Литвою и немцами. В Литве в это время произошли усобицы, вследствие которых прибежал во Псков один из литовских князей, именем Довмонт, с дружиною и с целым родом, принял крещение под именем Тимофея и был посажен псковитянами на столе св. Всеволода: здесь в первый раз видим то явление, что русский город призывает к себе в князья литвина вместо Рюриковича, явление любопытное, потому что оно объясняет нам тогдашние понятия и отношения, объясняет древнее призвание самого Рюрика, объясняет ту легкость, с какою и другие западные русские города в это время и после подчинялись династии князей литовских. Псковичи не ошиблись в выборе: Довмонт своими доблестями, своею ревностию по новой вере и новом отечестве напомнил Руси лучших князей ее из рода Рюрикова - Мстиславов, Александра Невского. Чрез несколько дней после того, как псковичи провозгласили его князем, Довмонт, взявши три девяноста дружины, отправился на Литовскую землю и повоевал свое прежнее отечество, пленил родную тетку свою, жену князя Гердена, и с большим полоном возвращался во Псков. Переправившись через Двину и отъехав верст пять от берега, он стал шатрами на бору, расставил сторожей по реке, отпустил два девяноста ратных с полоном во Псков, а сам остался с одним девяностом, ожидая за собою погони. Гердена и других князей не было дома, когда Довмонт пустошил их землю; возвратившись, они погнались с 700 человек вслед за ним, грозясь схватить его руками и предать лютой смерти, а псковичей иссечь мечами. Стража, расставленная Довмонтом на берегу Двины, прибежала и объявила ему, что литва уже переправилась через реку. Тогда Довмонт сказал своей дружине: "Братья мужи псковичи! кто стар, тот отец, а кто молод, тот брат! слышал я о мужестве вашем во всех сторонах; теперь перед нами, братья, живот и смерть: братья мужи псковичи! потянем за св. Троицу и за свое отечество". Поехал князь Довмонт с псковичами на литву и одним девяностом семьсот победил. В следующем 1267 году новгородцы с Довмонтом и псковичами ходили на Литву и много повоевали; в 1275 году русские князья ходили на Литву вместе с татарами и возвратились с большою добычею. В 1268 году новгородцы собрались было опять на Литву, но на дороге раздумали и пошли за Нарову к Раковору (Везенберг), много земли попустошили, но города не взяли и, потерявши 7 человек, возвратились домой; но скоро потом решились предпринять поход поважнее и, подумавши с посадником своим Михаилом, послали за князем Димитрием Александровичем, сыном Невского, звать его из Переяславля с полками; послали и к великому князю Ярославу, и тот прислал сыновей своих с войском, Тогда новгородцы сыскали мастеров, умеющих делать стенобитные орудия, и начали чинить пороки на владычнем дворе. Немцы-рижане, феллинцы, юрьевцы, услыхавши о таких сборах, отправили в Новгород послов, которые объявили гражданам: "Нам с вами мир, переведывайтесь с датчанами-колыванцами (ревельцами) и раковорцами (везенбергцами), а мы к ним не пристаем, на чем и крест целуем"; и точно - поцеловали крест; новгородцы, однако, этим не удовольствовались, послали в Ливонию привести к кресту всех пискупов и божиих дворян (рыцарей), и те все присягнули, что не будут помогать датчанам. Обезопасив себя таким образом со стороны немцев, новгородцы выступили в поход под предводительством семи князей, в числе которых был и Довмонт с псковичами. В январе месяце вошли они в Немецкую землю и начали опустошать ее, по обычаю; в одном месте русские нашли огромную непроходимую пещеру, куда спряталось множество чуди; три дня стояли полки перед пещерою и никак не могли добраться до чуди; наконец один из мастеров, который был при машинах, догадался пустить в нее воду: этим средством чудь принуждена была покинуть свое убежище и была перебита. От пещеры русские пошли дальше к Раковору, но когда достигли реки Кеголы 18 февраля, то вдруг увидали перед собою полки немецкие, которые стояли как лес дремучий, потому что собралась вся земля немецкая, обманувши новгородцев ложною клятвою. Русские, однако, не испугались, пошли к немцам за реку и начали ставить полки: псковичи стали по правую руку; князь Димитрий Александрович с переяславцами и с сыном великого князя Святославом стали по правую же руку повыше; по левую стал другой сын великого князя, Михаил, с тверичами, а новгородцы стали в лице железному полку против великой свиньи и в таком порядке схватились с немцами Было побоище страшное, говорит летописец, какого не видали ни отцы, ни деды; русские сломили немцев и гнали их семь верст вплоть до города Раковора; но дорого стоила им эта победа: посадник с тринадцатью знаменитейшими гражданами полегли на месте, много пало и других добрых бояр, а черных людей без числа: иные пропали без вести, и в том числе тысяцкий Кондрат. Сколько пало неприятелей, видно из того, что конница русская не могла пробиться по их трупам; но у них оставались еще свежие полки, которые во время бегства остальных успели врезаться свиньею в обоз новгородский; князь Димитрий хотел немедленно напасть на них, но другие князья его удержали. "Время уже к ночи, - говорили они, - в темноте смешаемся и будем бить своих". Таким образом, оба войска остановились друг против друга, ожидая рассвета, чтоб начать снова битву; но когда рассвело, то немецких полков уже не было более видно: они бежали в ночь. Новгородцы стояли три дня на костях (на поле битвы), на четвертый тронулись, везя с собою избиенных братий, честно отдавших живот свой, по выражению летописца. Но Довмонт с псковичами хотели воспользоваться победою, опустошили Ливонию до самого моря и, возвратившись, наполнили землю свою множеством полона. Латины (немцы), собравши остаток сил, спешили отомстить псковичам: пришли тайно на границу, сожгли несколько псковских сел и ушли назад, не имея возможности предпринять что-нибудь важное; их было только 800 человек; но Довмонт погнался за ними с 60 человек дружины и разбил. В следующем 1269 году магистр пришел под Псков с силою тяжкою: 10 дней стояли немцы под городом и с уроном принуждены были отступить; между тем явились новгородцы на помощь и погнались за неприятелем, который успел, однако, уйти за реку и оттуда заключить мир на всей воле новгородской. Оставалось покончить с датчанами ревельскими, и в том же году сам великий князь Ярослав послал сына Святослава в Низовую землю собирать полки; собрались все князья, и бесчисленное множество войска пришло в Новгород; был тут и баскак великий владимирский, именем Амраган, и все вместе хотели выступить на Колывань. Датчане испугались и прислали просить мира: "Кланяемся на всей вашей воле, Наровы всей отступаемся, только крови не проливайте". Новгородцы подумали и заключили мир на этих условиях. ""

@темы: история, выписки, Раковорская битва

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Гришина ХРОНОЛОГИЯ РОГОЖСКОГО ЛЕТОПИСЦА

(...)

ДРЕВНЯЯ РУСЬ
4. 2003
Н.Г.Гришина
ХРОНОЛОГИЯ РОГОЖСКОГО ЛЕТОПИСЦА ЗА IX — НАЧАЛО XIV вв.
(Окончание. Начало см. в №№ 8, 9 за 2002 г. и 2, 3 за 2003 г.)

Возможно, в приведённых статьях Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов нет годового разрыва в изложении событий, и 6777 г. является ультрамартовским (= 6776 мартовскому). Тем более, что противопоказаний к датировке статьи ультрамартовским стилем нет. К этому можно добавить, что косвенная информация также указывает на отсутствие годичного разрыва в событиях. При изложении событий приезда Ярослава в Новгород под 6777 г. летописец заметил, что Ярослав, обращаясь к новгородцам с речью, произнес следующие слова: «мужи мои и братья моя и ваша побиты; а вы розъратилися с н‡мцами»806. То есть здесь говорится о достаточно существенных потерях новгородцев и княжеских дружинников. Если считать, что эти слова Ярослав произнес в 6777 мартовском (или сентябрьском) году, тогда не совсем ясно, почему он вспомнил об этом через практически полтора года после Раковорской битвы, где, действительно, погибло, как отметил летописец, много новгородцев из разных социальных групп (в тексте известия перечислен ряд имён погибших, скорее всего, наиболее знатных и почтенных новгородцев), псковичей и ладожан807. Видимо, потери были большие и среди княжеских дружинников. После Раковорской битвы уже «немцы» приходили под Псков в 6777 г. «в неделю всех святых» и через 10 дней отступили, узнав о приближении новгородской рати во главе с князем Юрием. Здесь о потерях летописец не упоминает, вероятно, их и не было, т.к. сказано, что «немцы» отошли без боя. Будет более правильным говорить о том, что по приезде Ярослава в Новгород события Раковорской битвы были ещё свежи в памяти не только новгородцев, но и великого владимирского князя, хотя сам он в битве не участвовал. Если считать, что владимирский князь появился в Новгороде после ухода «немцев» из-под Пскова, то это могло произойти летом в конце июня 6776 мартовского (или сентябрьского) года (для 6776 мартовского года «неделя всех святых» приходилась на 3 июня) или несколько позднее, но в том же году (июнь 1268 г.). При такой датировке становится понятен и гнев князя Ярослава на некоторых новгородцев за необдуманные действия, приведшие к войне с «немцами», и его желание лишить их «волости», и избрание новгородским тысяцким Ратибора Клуксовича «по княжи воли». При учёте того, что в Раковорской битве тысяцкий пропал без вести и новгородцы в начале 6776 мартовского (или сентябрьского) года, выбрав посадника, «тысячьского не даша никомуже, ци будеть Кондратъ живъ», такое развитие событий вполне понятно808. Сделанный разбор новгородских известий 6776 — 6777 гг., приводит к высказанному ранее заключению об отсутствии годичного разрыва между событиями, что даёт право говорить об ультрамартовской датировке статьи 6777 г. Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов, где отмечено, что небольшая размолвка новгородцев с Ярославом по поводу смены в городе должностных лиц не привела к отъезду его из новгородской земли. Он остался здесь новгородским князем и зимой 6777 ультрамартовского (= 6776 мартовскому) года (1268/9) собирался в поход на Колывань, для чего послал «на Низовьскую землю» сына Святослава собирать полки. Но новгородцы отговорили князя от этого мероприятия.

Разрыв отношений Ярослава с новгородцами произошёл, по-видимому, в начале 6777 мартовского (или сентябрьского) года (= 6778 ультрамартовскому), который привёл к изгнанию владимирского князя из Новгорода. В Симеоновской летописи под 6777 г. читается краткое известие о выступлении Новгорода против Ярослава («заратишася новогородцы»). О походе князя Ярослава против Новгорода и заключении мира в этой летописи говорится под 6778 г.809 В Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов в известии под 6777 г. (о чём говорилось выше) речь не идёт о выступлении новгородцев против Ярослава. Здесь лишь отмечены разногласия между новгородцами и владимирским князем. Наоборот, при попытке Ярослава покинуть Новгород, к нему был отправлен новгородский владыка с боярами, чтобы предотвратить отъезд Ярослава из Новгорода. Совершенно иное повествование дано под 6778 г. Здесь летописец в самом начале говорит о мятеже в Новгороде и выпроваживании новгородцами Ярослава из города («бысть мятежь в Нов‡город‡: начаша изгоняти князя Ярослава из города»)810. Всё изложенное даёт основание говорить, что краткая запись известия о выступлении новгородцев против владимирского князя в Симеоновской летописи дана под 6777 мартовским (или сентябрьским) годом, а в Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов — под 6778 ультрамартовским. Последующие события: отъезд Ярослава из Новгорода, попытка новгородцев пригласить на княжение Дмитрия Александровича, подготовка Ярославом похода на Новгород, посольство Ратибора Клуксовича по поручению Ярослава в Орду за помощью, поездка в связи с этим конфликтом Василия Ярославича также в Орду в помощь новгородцам, возвращение татарской рати с полпути обратно в Орду, сам поход Ярослава к Новгороду вплоть до заключения мира — надо относить к двум мартовским годам: 6777 и 6778 (до начала зимы этого года, т. к. зимой, по Новгородской первой летописи, Ярослав уже ушёл из Новгорода во Владимир и затем в Орду). Таким образом, и 6778 г. Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов можно определить как ультрамартовский, но излагающий события 6777 и 6778 мартовских годов811.

В Рогожском летописце и летописце епископа Павла отмечено, что Ярослава выгнали в 6777 г., тем самым можно сказать, что здесь известие, как и в Симеоновской летописи, датировано мартовским стилем в отличие от новгородских источников, где это известие отнесено к 6778 ультрамартовскому году. Надо полагать, либо в Рогожском летописце и летописце епископа Павла был использован особый источник с мартовской датировкой известия, либо новгородский источник был неверно истолкован составителем общего источника Рогожского летописца и летописца епископа Павла812. Если считать, что последнее предположение верно, то известие Рогожского летописца и летописца епископа Павла надо относить не к событиям 6777 мартовского года (= 6778 ультрамартовскому), а к событиям 6776 мартовского года (= 6777 ультрамартовскому), где (по Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов) Ярослав, не договорившись с новгородцами о смене должностных лиц в Новгороде, решил уехать («князь же того не послуша и по‡ха прочь»), но вернулся с дороги по просьбе посланных за ним послов во главе с владыкой. Возможно, составитель общего источника Рогожского летописца и летописца епископа Павла неверно воспринял или понял изложенные в источнике, которым он пользовался, новгородские события (может быть этот источник уже содержал сокращённый текст, где не читалось о возвращении с дороги Ярослава в Новгород и о подготовке им зимнего похода на Колывань), что и привело к утверждению о том, что новгородцы изгнали Ярослава. Следовательно, данное известие может быть датировано:

1) мартовским 6777 годом, если считать, что в общем источнике Рогожского летописца и летописца епископа Павла читалось известие о мятеже в Новгороде против Ярослава;

2) мартовским 6776 годом (= 6777 ультрамартовскому), если признать, что в известии источника речь шла о небольших разногласиях между новгородцами и Ярославом, не приведших к его отъезду, но смысл известия первоисточника в процессе летописной работы был утерян.

(ну, и далее)">Возможно, в приведённых статьях Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов нет годового разрыва в изложении событий, и 6777 г. является ультрамартовским (= 6776 мартовскому). Тем более, что противопоказаний к датировке статьи ультрамартовским стилем нет. К этому можно добавить, что косвенная информация также указывает на отсутствие годичного разрыва в событиях. При изложении событий приезда Ярослава в Новгород под 6777 г. летописец заметил, что Ярослав, обращаясь к новгородцам с речью, произнес следующие слова: «мужи мои и братья моя и ваша побиты; а вы розъратилися с н‡мцами»806. То есть здесь говорится о достаточно существенных потерях новгородцев и княжеских дружинников. Если считать, что эти слова Ярослав произнес в 6777 мартовском (или сентябрьском) году, тогда не совсем ясно, почему он вспомнил об этом через практически полтора года после Раковорской битвы, где, действительно, погибло, как отметил летописец, много новгородцев из разных социальных групп (в тексте известия перечислен ряд имён погибших, скорее всего, наиболее знатных и почтенных новгородцев), псковичей и ладожан807. Видимо, потери были большие и среди княжеских дружинников. После Раковорской битвы уже «немцы» приходили под Псков в 6777 г. «в неделю всех святых» и через 10 дней отступили, узнав о приближении новгородской рати во главе с князем Юрием. Здесь о потерях летописец не упоминает, вероятно, их и не было, т.к. сказано, что «немцы» отошли без боя. Будет более правильным говорить о том, что по приезде Ярослава в Новгород события Раковорской битвы были ещё свежи в памяти не только новгородцев, но и великого владимирского князя, хотя сам он в битве не участвовал. Если считать, что владимирский князь появился в Новгороде после ухода «немцев» из-под Пскова, то это могло произойти летом в конце июня 6776 мартовского (или сентябрьского) года (для 6776 мартовского года «неделя всех святых» приходилась на 3 июня) или несколько позднее, но в том же году (июнь 1268 г.). При такой датировке становится понятен и гнев князя Ярослава на некоторых новгородцев за необдуманные действия, приведшие к войне с «немцами», и его желание лишить их «волости», и избрание новгородским тысяцким Ратибора Клуксовича «по княжи воли». При учёте того, что в Раковорской битве тысяцкий пропал без вести и новгородцы в начале 6776 мартовского (или сентябрьского) года, выбрав посадника, «тысячьского не даша никомуже, ци будеть Кондратъ живъ», такое развитие событий вполне понятно808. Сделанный разбор новгородских известий 6776 — 6777 гг., приводит к высказанному ранее заключению об отсутствии годичного разрыва между событиями, что даёт право говорить об ультрамартовской датировке статьи 6777 г. Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов, где отмечено, что небольшая размолвка новгородцев с Ярославом по поводу смены в городе должностных лиц не привела к отъезду его из новгородской земли. Он остался здесь новгородским князем и зимой 6777 ультрамартовского (= 6776 мартовскому) года (1268/9) собирался в поход на Колывань, для чего послал «на Низовьскую землю» сына Святослава собирать полки. Но новгородцы отговорили князя от этого мероприятия.

Разрыв отношений Ярослава с новгородцами произошёл, по-видимому, в начале 6777 мартовского (или сентябрьского) года (= 6778 ультрамартовскому), который привёл к изгнанию владимирского князя из Новгорода. В Симеоновской летописи под 6777 г. читается краткое известие о выступлении Новгорода против Ярослава («заратишася новогородцы»). О походе князя Ярослава против Новгорода и заключении мира в этой летописи говорится под 6778 г.809 В Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов в известии под 6777 г. (о чём говорилось выше) речь не идёт о выступлении новгородцев против Ярослава. Здесь лишь отмечены разногласия между новгородцами и владимирским князем. Наоборот, при попытке Ярослава покинуть Новгород, к нему был отправлен новгородский владыка с боярами, чтобы предотвратить отъезд Ярослава из Новгорода. Совершенно иное повествование дано под 6778 г. Здесь летописец в самом начале говорит о мятеже в Новгороде и выпроваживании новгородцами Ярослава из города («бысть мятежь в Нов‡город‡: начаша изгоняти князя Ярослава из города»)810. Всё изложенное даёт основание говорить, что краткая запись известия о выступлении новгородцев против владимирского князя в Симеоновской летописи дана под 6777 мартовским (или сентябрьским) годом, а в Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов — под 6778 ультрамартовским. Последующие события: отъезд Ярослава из Новгорода, попытка новгородцев пригласить на княжение Дмитрия Александровича, подготовка Ярославом похода на Новгород, посольство Ратибора Клуксовича по поручению Ярослава в Орду за помощью, поездка в связи с этим конфликтом Василия Ярославича также в Орду в помощь новгородцам, возвращение татарской рати с полпути обратно в Орду, сам поход Ярослава к Новгороду вплоть до заключения мира — надо относить к двум мартовским годам: 6777 и 6778 (до начала зимы этого года, т. к. зимой, по Новгородской первой летописи, Ярослав уже ушёл из Новгорода во Владимир и затем в Орду). Таким образом, и 6778 г. Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов можно определить как ультрамартовский, но излагающий события 6777 и 6778 мартовских годов811.

В Рогожском летописце и летописце епископа Павла отмечено, что Ярослава выгнали в 6777 г., тем самым можно сказать, что здесь известие, как и в Симеоновской летописи, датировано мартовским стилем в отличие от новгородских источников, где это известие отнесено к 6778 ультрамартовскому году. Надо полагать, либо в Рогожском летописце и летописце епископа Павла был использован особый источник с мартовской датировкой известия, либо новгородский источник был неверно истолкован составителем общего источника Рогожского летописца и летописца епископа Павла812. Если считать, что последнее предположение верно, то известие Рогожского летописца и летописца епископа Павла надо относить не к событиям 6777 мартовского года (= 6778 ультрамартовскому), а к событиям 6776 мартовского года (= 6777 ультрамартовскому), где (по Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов) Ярослав, не договорившись с новгородцами о смене должностных лиц в Новгороде, решил уехать («князь же того не послуша и по‡ха прочь»), но вернулся с дороги по просьбе посланных за ним послов во главе с владыкой. Возможно, составитель общего источника Рогожского летописца и летописца епископа Павла неверно воспринял или понял изложенные в источнике, которым он пользовался, новгородские события (может быть этот источник уже содержал сокращённый текст, где не читалось о возвращении с дороги Ярослава в Новгород и о подготовке им зимнего похода на Колывань), что и привело к утверждению о том, что новгородцы изгнали Ярослава. Следовательно, данное известие может быть датировано:

1) мартовским 6777 годом, если считать, что в общем источнике Рогожского летописца и летописца епископа Павла читалось известие о мятеже в Новгороде против Ярослава;

2) мартовским 6776 годом (= 6777 ультрамартовскому), если признать, что в известии источника речь шла о небольших разногласиях между новгородцами и Ярославом, не приведших к его отъезду, но смысл известия первоисточника в процессе летописной работы был утерян.

(ну, и далее)

@темы: история, Гришина, Раковорская битва

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Юрий Андреевич Суздальский

ru.rodovid.org/wk/%D0%97%D0%B0%D0%BF%D0%B8%D1%8...
Юрий Андреевич Суздальский

Экземплярский:
""Итак, суздальские пригороды по смерти Андрея Ярославича заняты были Андреем Александровичем (см. несколько выше), а на долю детей первого остался Суздаль, где и сел Юрий Андреевич, проживавший, впрочем, большею частью в Великом Новгороде.
Юрий Андреевич 1264 ум. 1279
Юpий Андреевич, о времени рождения которого до нас не дошло известий, выступает на историческую сцену в 1267 г.
В 1266 г. в Псков пришел литовский князь Довмонт; псковичи приняли его и объявили своим князем, без согласия вел. кн. Ярослава Ярославича (тверского). Последний хотел наказать псковичей и с этою целью привел в Новгород свои полки; новгородцы, однако, не допустили Ярослава до междоусобной войны. Уезжая из Новгорода, великий князь оставил там племянника своего, Димитрия Александровича; но через год, или немного более, Димитрия Александровича уже не было там: в 1267 г., а по другим известиям - в 1268 г. мы видим там Юрия Андреевича1097. В названном году "сдумаша новгородци с князем своим Юрьем, хотеша ити на Литву": они пришли уже в Дубровну1098; но тут произошла распря: одни хотели идти на Литву, другие - на Полоцк, а третьи - за р. Нарову (т. е. на ливонских рыцарей). Последние взяли верх, и войско пошло за Нарову, к Раковору1099. Города они не могли взять и, потерявши под ним семь человек, в том числе и "мужа добра, Федора Сбыславича", ограничились только опустошением неприятельской земли: "много земли их потратиша", как выражается летопись1100. Но новгородцы не хотели этим ограничиться: в том же году они призвали к себе на помощь Димитрия Александровича из Переяславля1101, отправили послов к великому князю с просьбой о помощи, и Ярослав Ярославич "в себя место" отпустил к ним (осенью) с тверскими полками сыновей своих, Святослава и Михаила. Января 23-го 1268 г. к Раковору выступили князья: Димитрий Александрович, Святослав и Михаил Ярославичи, Константин Ростиславич смоленский (женатый на Евдокии, дочери А. Невского), какой-то Ярополк, кн. псковский, псковский же князь Довмонт и другие князья, в числе которых был и Юрий Андреевич суздальский. Соединенные князья направились к Раковору тремя путями и встретились с немцами на р. Кеголи. Тут собралась, говорит летопись, вся немецкая земля; битва была чрезвычайно кровопролитная: "бысть, говорит летописец, страшно побоище, яко не видали ни отци, ни деди". Новгородцы взяли верх1102. Об участи Юрия Андреевича в этой битве до нас дошел совсем нелестный отзыв летописца: Юрий "вда плечи", т. е. показал тыл неприятелю, бежал с поля битвы. Впрочем, летописец сомневается, чему приписать этот поступок Юрия, а потому замечает: "или перевет (сношение с неприятелем, измена) был в нем, то Бог весть"... Новгородцы с князьями преследовали "божиих дворян", как они величали рыцарей, в три пути, на протяжении 7 верст, до самого города. Это было 18-го февраля. На обратном пути они увидели другой немецкий полк, как он называется в русских летописях, "железный полк великой свиньи", который врезался в новгородский обоз. Ночь приостановила военные действия; ждали утра, - но немцы ночью бежали. "Новгородцы же стояша на (ко)стех 3 дни"1103. Немцы, однако, не хотели оставить этого поражения без отмщения, и в следующем 1269 г., в начале второй половины мая1104, подступили к Пскову, под которым стояли десять дней, но не могли сделать городу большого зла; они даже бежали, когда на помощь Пскову пришел с новгородцами Юрий Андреевич, - так что "божьи дворяне" вынуждены были заключить мир с новгородцами "на всей воле новгородской"1105.
Юрий Андреевич скончался 8-го марта 1279 г.1106 Неизвестно, был ли Юрий женат; но, во всяком случае, потомства после него не показывают ни летописи, ни родословные.""

artclassic.edu.ru/catalog.asp?ob_no=%2015801
Пелевин Ю. А.
""Богородице-Рождественский собор задумывался как «гробница» - усыпальница княжеских и церковных властителей суздальской земли. Для погребений предназначались аркосолии (низкие арки) в притворах и под хорами с установкой саркофагов усопших князей и епископов. Под сводами хор в 1279 г. был положен на вечное упокоение суздальский князь Юрий Андреевич, но основные захоронения в соборе приходятся на XVI-XVII вв.""

Пудалов считает, что, кроме Юрия, других сыновей у Андрея Ярославича, очень возможно, что и не было.

Ещё. В 1267-68 гг, когда он посажен в Новгороде, руководит войсками и даже пытается проводить собственную политическую линию (?) (я полагаю, что формулу "новгородцы сдумаша с имярек" следует понимать как то, что имярек выступил инициатором излагаемого далее мероприятия) - ему, скорее всего, не меньше 15 лет. Родился он, надо полагать, не ранее 1250/51, в котором Андрей Ярославич женился на дочери Даниила Галицкого. Таким образом, его рождение можно вычислить сравнительно точно - это 1251-1252 годы. Детство он, скорее всего, провёл в эмиграции, вместе со всей семьёй (быть может, даже родился за рубежом). Возможно, эти факты и были причиной того, что новгородцы относились к Юрию подозрительно и даже обвиняли его в предательстве.

А. Ю. Карпов считает, что свадьба Андрея Ярославича и дочери Даниила состоялась зимой 1250/51 гг. В этом случае Юрий Андреевич мог родиться не ранее конца лета - осени 1251 г. Мог и позже, конечно.

Суздальская летопись (Лаврентьевский список):

В лѣт̑ . ҂s҃ . ѱ҃ . н҃и . [6758 (1250)] Поѣха кнѧз̑ Борисъ к Сартаку . Сартак же почтивъ ѿпусти З. и в свою ѡч҃ну . Тоє же ѡсени . Поѣха Ст҃ославъ Всеволодичь и с сн҃мъ в Татаръı . Тоє же ѡсени . Приѣха митрополитъ Кирилъ на Суждаль/л.166/скую землю . Тоє же зимъı ѡжени сѧ кнѧз̑ Ӕрославичь Андрѣи . Даниловною Романовича . и вѣнча и митрополитъ в Володимери оу ст҃оє Бц҃и . съ єпс̑пмь Кириломъ и много весельӕ бъıс̑

Надо полагать, свадьба состоялась в мясоед зимний, т.е., практически уже в 1251 календарном году (с точки зрения летописца - всё ещё в 6758/1258, поскольку в летописи использована мартовская датировка - Бережков, 1963, С. 89) :
""Зимний мясоед начинался с Рождества (7 января/25 декабря) и продолжался до Масленицы, а т. к. Масленица - праздник изменяющийся по срокам, зависящий оттого, когда празднуется Пасха, то зимний мясоед мог длиться от 5 до 8 недель. Этот период именовался свадебник и начинался на второй или третий день после Крещения Господня (19/6 января), поскольку, согласно церковному уставу, в Великие праздничные дни венчания в церкви не совершались.""
[Пушкарёва - два периода свадеб на Руси - "аристократический" и "простонародный" .................

Гришина Н.Г. Хронология Рогожского летописца за IX—начало XIV вв:
""6759. В статье сообщается о приходе из Орды Неврюевой рати на владимирского князя Андрея Ярославича и о его гибели (сходный текст читается в летописи Авраамки и Новгородской летописи младшего извода698). Под тем же годом читается известие в Софийской первой летописи699. В ней дано пространное повествование о походе татар на владимирского князя. Лаврентьевская, Симеоновская, Новгородская четвёртая летописи и ряд других сводов относят Неврюеву рать к 6760 г.700 Н.Г.Бережков считал (по Лаврентьевской и Новгородской первой летописям), что датировка известия 6759 г. — позднего происхождения. Первоначальная летописная датировка событий относится, по его мнению, к 6760 мартовскому году (1252/3)701. В летописях и других источниках не содержится дополнительной информации, позволяющей определить стиль известия702. Можно лишь предположить, как это сделал Н.Г.Бережков, что поход татар на владимирского князя состоялся в 6760 мартовском (или сентябрьском) году. И, следовательно, Рогожский летописец, летопись Авраамки и Софийская первая летопись датируют известие о Неврюевой рати на единицу ниже мартовского (или сентябрьского) 6760 г. При этом надо учесть, что сообщение о гибели Андрея не соответствует действительности. Тот же Рогожский летописец относит смерть Андрея (вторично) к 6772 г.""
(прим. 702:
""В С1Л, МС в тексте известия указывается, что татары в канун «Бориша дня» (23 июля) переправились под Владимиром, а «на Боришь день» (24 июля) произошло столкновение Андрея с татарами под Переяславлем (ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. С. 327; Т. 25. С. 141). Однако нет достаточных оснований говорить о первоначальности этих хронологических данных. Возможно, это поздние указания летописца."")
(оттуда же, прим. 801:
""В Приложении к Новгородской первой летописи младшего извода в «Перечне» новгородских князей Юрий не упомянут как новгородский князь (ПСРЛ. Т. 3. С. 470 — 471). По-видимому, Юрий Андреевич являлся наместником владимирского князя Ярослава Ярославича в Новгороде. "")


Битва у Переяславля произошла 24 июля ("Бориш день") 1252 г.
Андрей Ярославич, дождавшись свою княгиню в Пскове, пошел оттуда на Колывань, а затем отбыл на судне в Швецию, и как отметил Татищев, «там местер встретил его, и принял его с великою честию». В Швеции он стал служить в войске правителя страны, Биргера ярла, и участвовал в военных действиях с Норвегией.
В «Саге о конунге Хаконе» фрагмент: «Когда Хакон конунг стоял у Линдисхольма, Биргер ярл был к востоку от реки со своим войском близ Guiibergseid. У ярла Биргера было пять тысяч [человек]. Там с ним было много знатных мужей. Там был брат ярла Ульва, Карл, сын Ульва, ярл Фольки и Карл Квейса, сын Иона Энгиля, и много других знаменитых мужей из Свитьода. Был там и Андреc, конунг af Súrdölum, брат конунга Александра из Хольмгарда. Он бежал с востока от татар [Flat., III, 543–544].». («Сага о конунге Хаконе», перевод Е. А. Рыдзевской.)
Джаксон Т. Н. Austr í Görðum: древнерусские топонимы в древнескандинавских источниках. — М.: Языки русской культуры, 2001

Хмыров М. Д. (Алфавитно-справочный перечень государей русских и замечательнейших особ их крови, 1870) писал, что Андрей ""...обождал жену во Пскове, оставил ее в Колывани (Ревель) и один искал спасения у шведов в 1252 г.; возвратился из-за моря уже в Суздаль простым удельным князем в 1253 г..."" Хорошо бы это проверить; вот забавно оказалось бы, если б Юрий Андреевич родился не где-нибудь, а в Ревеле
{UPD} Проверил. Ну, вообще-то он оставил жену в Ревеле на какое-то время, а потом вызвал её к себе: "онъ оттоле и со княгинею идее въ Немецкий градъ Колывань. И оставивъ ту княгиню, а самъ ступи за море во Свейскую землю, местеръ же Свейский срете его и прия его съ честью, онъ же посла по княгиню въ Колывань; и бысть ту неколико время и со княгинею во Свейской земли."

Далее. Если мы примем самый ранний из возможных срок рождения Юрия Андреевича (отсчитывая 9 месяцев от января 1251 - это сентябрь того же года), то к осени 1267 года ему - полных 16 лет. В этом случае летом 1252 года жена Андрея Ярославича бежала от татар с младенцем, которому не было ещё и года. Если принять версию его рождения за границей - в Ревеле или в Швеции - то к 1267 году ему могло исполниться, самое большее, 15 полных лет.
Однако можно высказать и ещё одно предположение. Думается, что посадить Юрия в Новгороде Ярослав Ярославич мог как раз в 1266 году (зимой) когда он урегулировал свои отношения с новгородцами. Тогда 14 лет - слишком малый возраст для "князя-служебника"...
Или (по Карамзину) - в следующем году, при своём отъезде???
Между тем в 1264 новгородцы изгоняют 14(?)летнего Дмитрия Александровича как малолетнего - "зане князь еще мал бяше" (хотя тут, конечно, и политическая конъюнктура, но важен сам факт мотивации малолетством князя)
Впрочем, вот, кажется, Кучкин пишет:
"в средневековье на Руси и в других странах человек признавался совершеннолетним и дееспособным в 12 — 14 лет"

Интересно замечание Соловьёва (Об отношении Новгорода к великим князьям, 1846, стр. 64): "Ярослав видел соперников в детях Невского". А вот сыну Андрея он, похоже, доверял - поставил его наместником Новгорода несмотря на юные годы; несмотря на то, что имел собственных сыновей. Быть может, действительно он (Ярослав) вполне сознательно поддержал Андрея в 1252 году - хотя Хрусталёв не хочет это признать. Да и в связях с галицкой династией Ярослав наследовал линию Андрея - одна из его дочерей стала женой Юрия Львовича Галицкого [тащемта уже после смерти Ярослава, так что...].

1250 - 1275 Вальдемар I Биргерсон

Ещё соображения

@темы: история, выписки, Гришина, 1252, Экземплярский, Хмыров, Юрий Андреевич, Ярослав Ярославич, Раковорская битва

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра